— Монтано сляжет, когда это увидит.
«Она все знает! — хотелось крикнуть Жюли. — Сляжешь ты, не она. Идиотка…»
До нее вдруг дошло, что затянувшееся молчание — часть дружеского заговора. Окончательным подтверждением правильности этой догадки стал звонок Симоны, которая ни словом не обмолвилась ни о доске, ни о намерениях Джины. Никто не хотел провоцировать конфликт. Возможно, председательша негласно надавила на дам, и они приняли коллективное решение: молчать, чтобы выиграть время.
На следующее утро, сразу после визита доктора Приёра (он каждое утро навещал старую даму — его беспокоили подскоки давления), Глория попросила сестру задержаться.
— Жюли… Я чувствую, что от меня что-то скрывают. Друзья берегут мои нервы, но почему все так странно себя ведут? Заглядывают, спрашивают: «Всё в порядке?.. Только не волнуйтесь». Они как будто наблюдают за мной. Ты ведешь себя так же.
— Не смеши меня.
— Скажи честно, мое состояние ухудшилось? В таком случае церемонию провели бы не откладывая, и я бы поняла, что мой час настал. Я права? Награждение орденом станет таинством соборования? Да говори же, не молчи!
Жюли в ответ только руками разводит.
— Ты становишься совершенно невозможной, моя бедная Глория. Такое впечатление, что в жизни тебя интересуют только орден и мемориальная доска.
— Пусть так, — покраснев, отвечает Глория. — Орден и доска…
Еще три дня. Внешне все тихо. Кларисса докладывает коротко, по-военному: «Ничего не происходит». Джина затаилась в «Подсолнухах». В «Ирисах» Глория не выпускает из рук телефон и время от времени звонит Мураччиоли.
— Дело движется, — отвечает он. — Через два дня я смогу показать, что у нас получается, вы выскажете свои замечания, и мы доведем доску до совершенства.
— Обещаете?
— Ждите меня через два дня, мадам. Кстати, у меня назначена встреча еще с одной клиенткой. — Мураччиоли вешает трубку.
Глория сразу вызывает к себе Жюли, чтобы пересказать ей состоявшийся разговор.
— «Еще одна клиентка…» Что он имел в виду? В «Приюте отшельника» никто, кроме меня, ничего не заказывал!
— Возможно, это кто-то с острова?
— Ты права. И все же…
Много часов подряд Глория пыталась разгадать смысл загадочной фразы, в конце концов нервы у нее сдали, и она позвонила Мураччиоли.
— Мсье в Каннах, — ответила секретарша. — Но он о вас не забыл, мадам, тем более что вы обеспечили ему еще один заказ. Извините, у меня звонок по другой линии.
— Ты сообразительная, Жюли, объясни, что это за история с «другой клиенткой»? Ты же не думаешь, что… Нет, невозможно.
Ночью Глория почти не спала, и доктор Приёр счел необходимым прислать сиделку, сделал несколько уколов, но она не успокоилась, металась по кровати и все время повторяла, как в горячечном бреду:
— Я — юбиляр, мне скоро исполнится сто лет!
— Конечно, вам, кому же еще… Ложитесь, мадам… Нужно поспать.
К утру Глория совершенно успокоилась и даже не захотела, чтобы с ней осталась медсестра.
— И речи быть не может! Я жду посетителя и не желаю, чтобы мне мешали.
Кларисса причесала хозяйку и помогла ей накраситься, но встать не позволила:
— Ни в коем случае, доктор категорически запретил…
— Твой доктор — осёл! Позови мою сестру и положи поближе телефон. Да, и очки. Старость подбирается… В прошлом месяце я спокойно набирала номер без очков… Алло… Могу я поговорить с мсье Мураччиоли?.. Он только что ушел? Благодарю вас.
Глория смотрит на часы. Мураччиоли скоро будет. Жюли сняла перчатку, чтобы посчитать ей пульс.
— Можно подумать, что ты бегала, — озабоченным тоном произносит она. — Ты же знаешь, тебе нельзя нервничать.
— Не читай мне нотаций! Я хочу знать имя той… другой клиентки, на остальное мне плевать. Если Мураччиоли проболтался, я ему этого не спущу… Которой час? Одиннадцать? Он уже должен был явиться. Итальянец, что с него взять! Спорим, он ее просветил?
— Замолчи! Возьми себя в руки! — не сдержавшись, восклицает Жюли.
— Сама замолчи… Иди открой…
Глория смотрится в зеркало и «надевает на лицо» приветливую улыбку.
— Ну наконец-то, — жеманным тоном произносит она, — я было подумала, вы забыли о своей бедной клиентке.
Мураччиоли держит под мышкой продолговатый пакет и папку для рисунков.
— Примите мои извинения, мадам, добраться до вашего острова так же трудно, как перейти бульвар в час пик… Все эти яхты и доски, сами понимаете…
— Что в этой папке? — интересуется Глория.
— О, это не для вас, а для… — Камнерез весело смеется. — Подумать только — две столетние дамы в одном пансионате! В этом свертке ваша доска — она практически готова, но я хочу, чтобы вы взглянули и сказали, угодили мы вам или нет. В папке эскизы для другой клиентки.
Жюли не сводит глаз с сестры. Ее лицо медленно багровеет. Она ждала взрыва, криков, истерики, и неожиданное молчание Глории почти пугает ее.
— Мадам Монтано сделала заказ вскоре после вас, — продолжает Мураччиоли, развязывая тесемки. — Проект довольно сложный, она тоже выбрала классический мрамор и попросила выгравировать в верхней части солнечный диск. Сейчас покажу.
Он стоит спиной к Глории, перебирает кальки, находит нужную и продолжает:
— Ее доска будет немного внушительней вашей. Золотые буквы на черном фоне… Красиво и солидно.
Он медленно, «с чувством» читает вслух:
— «Здесь укрылась от мира Джина Монтано, знаменитая актриса, родившаяся 26 мая 1887 года в Неаполе»…
— Что?!
Услышав истошный крик клиентки, Мураччиоли резко оборачивается. Глория открывает, и закрывает рот, как выброшенная на песок рыба, цепляется скрюченными пальцами за простыню.
— Что… он… сказал?
— 26 мая 1887 года, — отвечает Жюли.
— Так написано у нее в паспорте, — подтверждает Мураччиоли.
Глория смотрит Жюли в глаза, и та отшатывается.
— Ты знала…
Она роняет голову на подушку, просипев из последних сил:
— Я — старейшина.
Потом отворачивается к стене и затихает.
— В чем дело?.. Что с ней такое? — заикаясь от изумления, спрашивает Мураччиоли.
— Моя сестра умерла, — невозмутимо объясняет Жюли. — Она наконец узнала, что такое горе.
Жюли легла в клинику в день похорон и через два дня умерла. Ее предали земле в белых перчатках. На кладбище могилы сестер находятся рядом.
