В ответ только вяло пожала плечами.
— Что может быть лучше свободной творческой жизни? — продолжила свою мысль скрипачка. — Сама себе хозяйка, ни от кого не зависишь в своих настроениях, голова свежа и просторна, сердце открыто для разных чувств, для восприятия искусства.
Она в задумчивости вертела в руках бокал, потом подлила вина и выпила.
— А то ведь просто беда! Наваждение какое-то! Что ж мы, как курицы безмозглые, так ведемся на их штучки?
Глаза ее при этом подозрительно блестели. Она отвернулась. Потом принялась за меня:
— Тебе надо писать! Ты можешь, я уверена. Начни что-нибудь большое, значительное. Да хоть свою историю любви напиши! Бьюсь об заклад, у тебя получится захватывающий роман!
Я посмотрела на нее с сомнением:
— Да как можно об этом писать? И Коля мне не простит…
Марина возмутилась:
— Коля, опять Коля! Где же твое собственное «я»? Где твоя личность? Здесь я увидела, какой ты можешь быть, когда не бредишь Красковым. Легкая, свободная, обаятельная, красивая. Мужчины за тобой ходят, как дети за Крысоловом.
Я удивленно смотрела на подругу: она редко выходит из себя. Кажется, Марину несло.
— Однако едва вспомнишь о муже, принимаешь вид побитой собаки. По-твоему, это нормально?
Марина словно заглянула мне в душу. Она угадала то, что я сама еще не до конца осмыслила. Я была близка к решению… Когда прощались с морем, с горами, с немногими знакомыми соседями, я укрепилась в нем.
Любимый, я поняла, что должна уйти от тебя. Да, должна уйти сама, без объяснений, не обличая тебя в неверности. Просто отпустить тебя к твоей любви. Мне так хотелось, чтобы ты был счастлив!
Хорошо, что мы ехали поездом. Было время для привыкания к перемене климата, образа жизни, настроения. Я ничего не сказала Марине о своем решении. Заверила только, что начну работать над романом, она вполне удовлетворилась. В дороге мы ничего не ели, кроме фруктов, которые портились быстрее, чем мы их съедали. Целый ящик фруктов везли в Москву. Вернее, Марина везла для мамы, мне-то некому. Ты, я полагала, давно уже где-нибудь на Тибете, поэтому и не звонила больше и даже не заряжала свой мобильный телефон, забросив его далеко в сумку.
На сей раз мы ехали в купе вдвоем и благословляли судьбу за это — общаться с незнакомцами не было сил. По соседству с нами располагалось семейство с двумя маленькими детьми. Младший, мальчик лет трех, весьма любопытничал и при всякой возможности заглядывал к нам в купе. Он молча наблюдал за нами, а когда ему предлагалось войти, ребенок мгновенно исчезал. Однажды нам таки удалось завлечь его в свои сети. Малыш с достоинством принял предложенный ему персик, медленно, не глядя на нас, надкусил его и пробормотал:
— Спасибо.
— Суровый мужчина, — улыбнулась Марина и посадила ребенка себе на колени.
Мальчик решительно высвободился, посмотрел на нас исподлобья и направился восвояси. Мы переглянулись с подругой и как по команде протяжно вздохнули, без слов понимая друг друга. Во взгляде, жестах, движениях Марины читалась глубокая тоска по материнству. Со мной все ясно, но за Мариной я никогда не наблюдала особой тяги к детям. Возможно, она сама не знала себя с этой стороны. Любовь пробудила спящие инстинкты…
Хороший мой, я вернулась другая. Нет, меньше любить тебя я не стала, но во мне появилась уверенность, что я смогу жить одна, ведь ты все равно будешь со мной, как там, на юге. Поездка мне показала, что это возможно. Еще я почувствовала, что могу писать, и теперь у меня есть друг — Марина. Мы сроднились с ней, наша дружба давала мне силы перенести одиночество, жизнь без тебя. Конечно, она не заменяла семейную жизнь, это невозможно, но поддержку я чувствовала определенно.
В Москве уже давно хозяйничала осень, было сыро и пасмурно. На эту погоду мы прихватили плащи и палантины. Расстались на вокзале. Марина наняла носильщика, а я сразу же села в такси и поехала домой. Противоречивые чувства мешались во мне, пока я ехала по городу. Я успела соскучиться по Москве, по своей квартире, но страшно было возвращаться в пустой дом, как в клетку, где живут тоскливые воспоминания, страхи и комплексы. О нашей любви, которая тоже жила здесь, я старалась не думать, иначе бы не решилась уйти. Я еще не знала, куда направлюсь дальше, где буду жить. Надеялась, пока ты путешествуешь, снять квартиру. Еще непонятно было, на что и как буду существовать, оплачивать жилье, но полагалась на твою помощь. Хотя бы в первое время, пока не устроюсь куда-нибудь. Почему-то ни секунды я не сомневалась, что ты поймешь меня и поможешь.
Неприятно кольнуло внутри, когда я увидела кучку твоих поклонниц, нагло воззрившихся на меня. Наверно, их выгнали из дворика и они расположились на детской площадке напротив дома. Только напрасно они тут сидят, убивают время. Должны бы уже понять, что ты дома почти не бываешь…
Я вошла в подъезд с тоскливым предчувствием. Действительность наваливалась на меня и тащила на дно. Или это чемодан такой тяжелый? Куда только девалась накопленная солнечная энергия, легкость, лучезарность? У моря все было так просто… Все, не буду откладывать, прямо сейчас позвоню в агентство по недвижимости и попрошу подобрать мне квартиру. Боюсь, после не хватит решимости.
Я открыла ключом дверь, вошла и поставила чемодан. Нос тотчас уловил запах табака. Может, это с лестничной площадки? И тут из кухни донеслись непонятные звуки. Я испугалась так, что сердце едва не остановилось. Прислушалась, замерев. Да, в доме кто-то был. Скинув туфли, на цыпочках я прокралась к закрытой кухонной двери. Шум возни, звон разбитой посуды, бормотание:
— Будь оно неладно!
По инерции я еще тряслась, но уже все поняла и распахнула дверь. Ты сидел за столом, на котором царил хаос: бутылки, огрызки, пустые пластиковые упаковки, консервные банки, окурки. Ты был изрядно пьян. Увидев меня, как-то жалко улыбнулся и сипло пробормотал:
— Ты приехала…
Я не могла говорить, только смотрела. За какой-то месяц ты изменился почти до неузнаваемости. Резче обозначились морщины, прибавилось седины в волосах, глаза смотрели тускло и безжизненно. Я не сразу догадалась, что еще так изменило твой облик: ты сбрил усы и персидскую бородку. Мне вновь стало страшно, теперь уже по другой причине.
— Что случилось? — наконец выговорила я с падающим сердцем.
Обозрев беспорядок на столе, ты виновато произнес:
— Я тут одичал без тебя…
Ты смотрел на меня с детской беспомощностью, а в глазах твоих стояли слезы. Господи, что же случилось? Я рухнула на стул, налила себе рюмку водки и выпила.
— Не надо, не пей, — пробормотал ты морщась. — Жуткая гадость.
— Что случилось? — повторила я вопрос.
С трудом прикурив сигарету, ты вдохнул дым и закашлялся. Я ждала с нарастающей тревогой. Откашлявшись, ты хрипло произнес:
— Голос… Я потерял голос.
