Глава I. Каникулы няньки
– Очень мило! А кто же останется с Костиком? – Мать всегда так говорит, когда я собираюсь куда-нибудь пойти. У нас и так некуда: поселок в десять домов, два из которых – магазины. Некуда, а если найдешь куда, все равно не пустят, потому что Драгоценный Костик не может один. Это тепличное существо, по недоразумению родившееся моим братом, уже десять лет лишает меня досуга и жизни вообще. Десять-десять, все правильно. Просто когда-то меня зачислили в его няньки, а уволить забыли.
Он целыми днями долбится в стрелялки в специальных очках (чтобы зрение не испортилось), моет яблоки с мылом и капризничает, когда ему подают еду не той температуры. Нет, не инвалид. Просто Драгоценный Костик. И с ним надо сидеть, потому что матери так хочется.
– Хоть бы спросила, когда у меня отпуск! – Мать уже отобрала у меня телефонную трубку и вертела ее в руках. Вот сейчас перезвонит отцу и скажет: «Никуда с тобой Катька не поедет». И я в самом деле никуда не поеду.
Отец только брякнул: «Едем со мной на практику. Первый курс, почти твои ровесники, что в деревне киснуть!» – а я уже мысленно была на раскопе. Я уже поставила палатку, запрыгнула в кузов грузовика и, высунувшись, пока никто не видит, подставляла лицо ветру, а ноги – лопатам, которые валялись на полу и летали по всему кузову, норовя больно заехать по щиколотке. Я уже решила, что с собой возьму… А тут: «Очень мило! Кто же останется с Костиком?»
Мать вертела в руках телефонную трубку, этот белый грязненький пластмассовый кирпич с дурацкой антенкой, а мое лето висело на волоске.
– Галинванна посидит, – говорю. – Она свой класс выпустила и на пенсию вышла. Сейчас небось одна скучает.
– С училкой? Не буду сидеть! – Братец отвернулся от компьютера и посмотрел на нас через очки свои дурацкие. Черные, круглые, в мелких-мелких дырочках, ему бы усы – натуральный кот Базилио.
– Тогда, – говорю, – возьми шапку и дуй к универмагу.
– Зачем?
– Деньги собирать на платную няньку. Только очки не снимай, а то ничего не получится.
Братец предсказуемо снял очки, запульнул куда-то в угол, пнул компьютерное кресло:
– Сама иди побирайся! Я тебе что… – Он так и не придумал, что именно, и с досады еще раз пнул кресло.
– Не надо все так серьезно воспринимать! Катя шутит. – Мать вертела трубку в руке, но кнопок не нажимала. – А ты должна помнить, что у тебя есть брат. (Как будто я могу об этом забыть!) Небось уже обещала отцу, что поедешь?
Ха! Это он мне обещал, если закончу год без троек!
– Ну обещала…
– Вот об этом я и говорю. – Она отложила телефон и хрустнула пальцами. – Ты никогда не думаешь ни обо мне, ни о брате. Хоть бы спросила, когда у меня отпуск, смогу я с ним остаться или не смогу. Нет, ты не поедешь.
Сказала, как обожгла. Всего четырьмя словами она лишила меня нормального человеческого лета, взамен отсыпав Костикова нытья, шума его стрелялок и нудных вечеров под «Хана Мартына», братец его обожает. Мне в тот момент казалось, что так будет всегда:
– Мама, мне пора в институт.
– А кто останется с Костей?
– …на работу.
– А о брате ты подумала?
– …за пенсией!
– Это недалеко. Возьми Костика, пусть тоже погуляет.
И вот я-старуха хлопаю по плечу старика-Костика. Он отрывается от своей стрелялки, трясущимися руками снимает наушники и специальные очки, надевает слуховой аппарат и очки обыкновенные. Мы берем у печки свои стариковские палки и дуем на почту, потому что Драгоценного Костика нельзя оставлять одного.
– Ну не кисни! Я всего лишь прошу тебя посидеть с ребенком до моего отпуска, а там – езжай на свою практику!
– Как будто меня будут ждать!
Я уеду завтра со всеми или не уеду вообще, она прекрасно это понимала.
– Вот и хорошо! Вот и прекрасно, что тебе там делать-то? В земле ковыряться? Иди в огород вон, редиску прополи. Чем тебе там намазано, я не пойму? Мальчики? Да они все большие, им с тобой будет неинтересно. Отец? Я не против, пусть приезжает! Общайтесь на здоровье, но только здесь!
Я молча разглядывала ее кроксы. Здесь пообщаешься!
– Она хочет мертвяков откапывать, мам. Я читал, чем эти археологи занимаются. – Братец вернулся в свое кресло. Точнее, в дедушкино. Серовато-белое с огромными пионами, кое-где затертое так, что виден поролон. На сиденье обивка была уже прозрачной, братец подкладывал туда четыре подушки.
…Нет, сначала подушка была одна. Со временем перья (или что там внутри?) утрамбовались, и братцу стало жестко и низко, пришлось подкладывать вторую. Со временем перья (или что там внутри?) утрамбовались и во второй подушке… В общем, теперь их четыре, и меня гложет любопытство.
– Что, завидно? – поддела я Костика.
– Ага. – Мать ответила вместо моего братца. – Спит и видит, как повторит судьбу Египетской. Никуда ты не поедешь, и хватит об этом. Редиска ждет. – Она кивнула на заросшие грядки за окном и ушла на кухню, давая понять, что разговор окончен.
– Какой еще Египетской?
– Пирамиды, – ответил за нее Костик и уткнулся в компьютер, тоже давая понять, что разговор окончен.
В огороде я наконец успокоилась. Редиска и впрямь заросла бурьяном, и это было здорово. Когда ты занята, никто тебя не трогает. Главное, матери на глаза не попадаться, чтобы не вспомнила о поездке и не вздумала звонить отцу сама. Утром он приедет, а у меня уже рюкзак собран (неделю как), вдвоем, может, и отобьемся. А если она позвонит и скажет: «Не приезжай», – отец, конечно, не приедет.
