Думаю, нас обоих ослепила эта бесконечная кровавая лента; точнее, ослепило нас ее сходство с нашими бесконечными утратами. Она выглядела как послание, хотя и влекла к средоточию ужаса. Я не рассчитывала найти в живых свою сестру, знала, что Коняшку похитила злая сила, но, как видно, решила, что меня влечет к пониманию и перерождению. Могла ли я думать иначе посреди такой красоты?
Действительно, вход в эту соляную шахту… вообразите, будто вы ступаете в наклонную воронку лилии; представьте, что скользите в несравненные светоносно-белые спирали. Спустившись по деревянной лестнице, мы сворачивали то в один мерцающий тоннель, то в другой; попадали в тупики крошечных келий, усыпанных блестками; спотыкаясь, протискивались в заиндевелые натриевые пещеры, где гнездились стаи летучих мышей. В тех подземных коридорах мы с благоговением разглядывали сердцевину нашего мира.
Но даже благоговение имеет свои пределы. В конце деревянной лестницы мы заметили, что лилия, внутри которой мы держали путь, источает нектар, привлекающий армии муравьев. Солдатики были одинаковы в своих униформах и своих горестях. Казалось, с потолка вот-вот протянется какая-нибудь светлая карающая десница и уложит их всех по очереди, словно серые костяшки домино. Но десница так и не появилась. Да если бы и появилась, Коняшку было уже не вернуть.
Ибо даже я, не великий специалист по костям, сообразила, глядя на их россыпи и на обрывки красной ленты, ведущие к водруженному на примитивную кирпичную подставку кипящему котлу, что в Варшаву нам не суждено въехать на коне, что милый Коняшка, служивший нам верой и правдой, столкнулся с невыразимой жестокостью, до боли знакомой нам самим.
Из глубин соляной шахты мой ужас долетел до центра Земли.
Есть такой сорт людей – они слышали столько воплей, всхлипов, криков, что стали к ним глухи, хотя соляная шахта усиливает громкость и дальность распространения звука. Именно так, вероятно, и случилось с этими солдатами вермахта. Их было шестеро; сидя на корточках тут и там, они подчищали свои тарелки и выпивали. Ни медведи, ни шакалы не вызывали у них интереса. Только один обернулся на нас посмотреть – тот, который помешивал в котелке мясное варево. Расхристанный, с безалаберным видом и выпученными оловянными глазами, которые выделялись на его лице, как медали за страшные злодеяния.
– Ты и сам коня свел, – прошептала я.
Определенно Коняшка сообщил это конокрадам. Известно ведь, что все животные в предсмертных муках разговаривают. Должно быть, он прокричал, что принадлежит нам, что мы втроем выполняем священную миссию, чтобы сохранить свою жизнь и отнять чужую, чтобы отомстить за Перль.
В бешенстве я ринулась вперед. Феликс попытался меня удержать.
Кашевар уже объелся кониной и накачался спиртным. Его повело в нашу сторону; он выхватил пистолет и сделал еще один шаг. Склонил голову набок и вперился в нас взглядом, не понимая, почему мы не пустились наутек. Судя по всему, наше поведение было для него внове, он отнесся к нам как к диковинкам, ниспосланным ему, чтобы развеять скуку и обреченность. Я знала, почему не убегаю. Мне нечего было бояться. Но Феликс – он-то с какой стати прирос к месту, будто у него не было выбора, кроме как стоять рядом со мной? Мы с ним опустили котомки, хотя нужно было подхватить их и бежать вверх по лестнице очертя голову. Солдат подступил еще ближе, чтобы осмотреть наши пожитки.
У нас были при себе три ножа, топорик, два пистолета и одна облатка с ядом для Менгеле. А сверх того горбушка хлеба, ломтик колбасы и комок ветоши для перевязки ран. В мешке с камнями лежала рояльная клавиша Перль. Мне не верилось, что это кого-нибудь заинтересует. Солдат с изумлением разглядывал оружие. Я беспокоилась не за себя, а за Феликса. Беги! – молила я одними губами. Он не внял.
– Целый арсенал, – отметил солдат. – Укокошить меня вздумали?
– Н-н-нет, не вас, – пробормотала я. – Мы настоящего фашиста ищем. Вы ведь сейчас не все заодно, правда? Так вот, мы вам стóящую наводку дадим. Можете выгодно сдать его хоть русским, хоть американцам. Так ведь? А в обмен вы, наверное, вернете нам оружие и отпустите? Этот тип – он будет для вас отличной добычей. Получше Гиммлера. Поболее Геббельса. Покруче самого Гитлера…
– Йозеф Менгеле, – не выдержал Феликс. – Она тебе толкует про Йозефа Менгеле.
Голос его даже не отразился от стен. Казалось, само эхо было в тот день на нашей стороне, хотя и следовало по пятам за солдатом, который изучал наше оружие, переворачивая его с металлическим лязгом, отдававшимся в соляных коридорах.
– Мы скажем, где его искать… только вы нас отпустите! – взмолилась я. – Кто его поймает, того объявят героем. За него награду дадут… после всех его злодейств за ним весь мир охотится.
На солдата эта речь не произвела ни малейшего впечатления. Он целился в нас из нашего же пистолета. Мы видели, что дуло подрагивает. Солдат переводил пистолет с меня на Феликса и обратно. Но в конце концов мишенью стал Феликс.
Мой друг, в котором уязвимость сочеталась с храбростью, на которого были устремлены мои мечты, который знал, как укротить зиму, сократить многие мили и приручить тоску. Мой брат. Мой близнец. Я знала, что привязалась к нему на всю жизнь. Хотела видеть, как он повзрослеет и в то же время останется мальчишкой. Хотела видеть, как начнут редеть его волосы, когда мои тронет седина, как закажу ему новые зубы, чтобы он мог жевать, – да что там говорить, я была готова жевать за него. Глядя на Феликса, я видела только хорошее.
Я шагнула вперед и загородила его собой в надежде принять на себя пулю. Мне пуля не могла причинить вреда. Только Феликс этого не знал и оттолкнул меня в сторону. Солдат вновь прицелился.
– А ну, раздевайтесь оба.
Пришлось нам сбросить шкуры Медведя и Шакала, внешние покровы, защищавшие нас в темень и холод, отгонявшие всякие сомнения в нашем истинном могуществе.
Бравада, заимствованная у этих зверей, испарилась. Как же больно было видеть наше плюшевое тепло в руках врага! Следом скользнуло мое платье, потом две кофты. И вновь я стояла голая, стыдливо прикрываясь руками, и тело мое, которое ничего не забыло, переняло обязанность Перль заботиться о прошлом и указало дорожку от уколов на моих предплечьях. Я воздела глаза к потолку соляной шахты, чтобы только не видеть ни себя, ни Феликса. Вероятно, он покрылся гусиной кожей; вероятно, обмочился от страха и явственно захлюпал носом. Когда он сбросил штаны, солдат захохотал над его пенисом и поддел кончик прикладом винтовки.
Я подумала: не иначе как этот вояка знаком с Таубе, прослышал, что нас всегда незаслуженно щадили, и решил исправить эту несправедливость. Никакого желания нас пощадить он не выказал. Как-то раз, в минуту безумства и смятения, Таубе тоже сорвался, однако тут же убрал ногу в ботинке с моей спины. Но этот солдат не испытывал никакого смятения: он уже решил, что с нами делать.
– Башмаки сбрасывай! – рявкнул он мне. – И носки заодно.
В левом носке у меня хранился яд. Я подумала, как поступили бы мстители, и, стягивая с ноги шерстяной носок, вытащила облатку и осторожно сунула за щеку.
