Книга Год лемминга - Александр Громов

Магазин оказался обыкновенным провинциальным супермаркетом, скромным, но довольно приличным. Побродив по отделам, Малахов купил за наличные туфли с мягким задником, новую рубашку, зубную пасту и крем для бритья, батарейки к мозгокруту, лечебные сигареты общеукрепляющего действия и бутылку минеральной воды «Радость бедуина». Из двух молодых людей в одинаковых рубашках навыпуск, вошедших в магазин после него, один со скучающим видом посетителя музея слонялся за Малаховым из зала в зал, другой же занял стратегическую позицию у витрины с кружевным дамским бельем, держа в поле зрения все выходы: действующий главный, запертый запасной и четыре служебных. Прятаться молодые люди и не думали, и Малахов решил созорничать. Двинувшись в обход магазина еще раз, он последовательно приобрел мембранные купальные трусы, лыжную мазь для сверхнизких температур, фантастический роман «Именем Разума» (на обложке было изображено страхолюдное чудище, перекусывающее пополам земной звездолет, а также мускулистый брюнет с лицом восторженного имбецила), подробную карту города Воронеж, детский бумеранг и набор шариков для пинг-понга в пластиковой запечатке. Побросав всю эту дрянь в рюкзачок, он направился к выходу со счастливым видом человека, совершившего после долгих поисков удачную покупку. Что подумали о нем одинаковые молодые люди, оставалось только гадать.

Он неспешно обогнул площадь вдоль зеленых насаждений, где пальмы соседствовали с елками и где за геометрически искромсанными кустами надсадно трещали газонокосилки, отделывая газон под полубокс. От срезанной травы шел вкусный арбузный запах – трава была свежая, сочная, совсем не августовская. Похоже, в Керчи за все лето не пролилось ни одного дождя, деревья выпили воду на много метров вглубь, склоны Митридата выгорели до рыжины, а здесь поди ж ты – поливают…

Город менялся буквально на глазах: сегодня он был не таким, как вчера, а вчера не таким, как позавчера. Общая паника еще не началась – но звоночки были. Заливались вовсю. Витал страх, еще не очень определенный. Страх неизвестности. Так сердце необстрелянного солдата пропускает такт при первом выстреле противника: мимо? в меня?

У страха не глаза, а прямо-таки радары – в этом Малахов убеждался ежеминутно. Вчера дежурная по этажу в дешевой гостинице для попрыгунчиков потребовала от него не дышать в ее сторону – сегодня просто сбежала. Можно было заметить, что на улицах меньше народу, чем полагалось бы в приморском городе в курортный сезон, и люди сторонятся друг друга. Не раз и не два навстречу попадались субъекты в респираторах, многослойных марлевых повязках, а один был даже в мембранном противогазе и, наверно, мнил себя в безопасности.

Пустые глаза людей, угрожающие жесты в сторону тех, кто пересек границу «зоны безопасности», определяемую, естественно, глазомером, матерный лай сквозь респираторы… И – отмеченные… Много отмеченных.

А трупы – где они? Вряд ли на такой город их было больше трехсот. Малахов видел один. Когда от четвертого этажа жилого дома без крика отделилось тело и его падение почти сразу остановила веревка, привязанная к ограждению балкона, он обернулся на крики прохожих. Они кинулись врассыпную, будто раскачивающийся на высоте третьего этажа мертвец в петле сеял вокруг себя смертельно опасную заразу. Прочь, прочь от неведомых бацилл!.. Куда угодно – но прочь!

Пожалуй, сегодня на улицах прибавилось автомобилей. Повальное бегство из города еще не началось, но Малахов не сомневался: начнется со дня на день. Он попытался припомнить, что говорилось по этому поводу в школьном курсе социопсихологии, не припомнил и плюнул: и так ясно. Дураки. Толпа. Даже толпа умников – все равно единый бестолковый организм с животными инстинктами. Вряд ли побегут уже завтра, а вот послезавтра – вполне возможно. В самом лучшем случае и при грамотной работе мэрии – через семь-десять дней.

Пусть бегут, подумал он. Вреда не будет: все-таки мы не лемминги, да и нет здесь фиордов. Кому суждено вернуться, те вернутся, и тогда-то начнется та жизнь, ради которой, рискуя пулей в рот, лезут из кожи вон функционеры, начнется прекрасная, полная ума и доброты жизнь, которой и должен жить человек, потому что, как ни крути словесами и мыслями, он ее все-таки достоин. А пока… агнцы – направо, козлища – налево! Вот так. Гадко – а потерпим…