Мне нравятся контрастные переходы из одного состояния в другое. Это как в русской бане: сначала раскочегаришь парилку так, что от кожи дым идет, а потом выскакиваешь наружу и прыгаешь в прорубь. Так и тут. То у тебя пули летают над головой, более того, тебя, конкретно тебя чуть не застрелили в упор, а через три часа ты заходишь в холл своего пятизвездочного отеля и ведешь с портье такой диалог:
— Мистер Аррайя, добрый день! Хорошо, что вы здесь, а то я не очень понимаю, как мне поступить.
Персонал гостиниц такого класса готовят так, что у любого человека, который заселяется туда хотя бы второй раз, складывается ощущение, что все это время его одного и ждали. А я же в «Меридьен-Пикадилли» постоянный клиент, останавливаюсь здесь два-три раза в год, так что меня здесь действительно знают все смены. Сегодняшнего портье и я тоже смутно помнил: полный, с жидкими волосами и очками в титановой оправе. Выглядит как член правительственной делегации и разговаривает соответственно.
— Знаю, знаю, — говорю я. — Вчера меня срочно попросили приехать к друзьям — у них там сложные обстоятельства. Машина сломалась, телефон разрядился, сами знаете, как это бывает.
— Разумеется, мистер Аррайя. — Говорит с придыханием, как с возлюбленной. Американцы-то выплевывают фразы, будто сержант разговаривает с новобранцем. — Но мой коллега вчера не знал, должен ли он оставить номер за вами. Вещи были собраны, но вы не выписались. И сейф в номере был закрыт, мы его, разумеется, не трогали. В общем, мой коллега продлил пребывание на сутки. А на сегодня у нас все номера проданы, я уже хотел отнести ваши вещи в камеру хранения.
За номер я бы в любом случае заплатил без проблем, а вот сейф хорошо, что не открыли. У меня же там набор документов на мексиканского полицейского Мигеля Гомеса.
— И вы правильно намеревались сделать, и ваш коллега поступил очень предусмотрительно, — успокоил я портье. — Больше всего мне сейчас нужен горячий душ. Но сразу потом я еду в аэропорт.
— Не беспокойтесь по поводу выезда, мистер Аррайя. Номер в вашем распоряжении, сколько вы пожелаете.
Это он к тому, что сейчас уже половина двенадцатого. Ну, что они не выкинут меня из номера в полдень или не включат в счет еще полдня. Такая любезность.
Однако задерживаться я не собирался. И дома меня ждут, и Эсквайр, который следил за нашими злоключениями в режиме онлайн, распорядился, чтобы мы с Кудиновым как можно скорее убрались из страны. Я летел первым рейсом в Нью-Йорк. Лешка с женой и сыном через два часа, оставив все вещи в Лондоне, отправятся в Варшаву — якобы на похороны дяди. На самом деле завтра утром они уже переберутся в Москву, где будет решаться вопрос о том, безопасно ли Возняку-Кудинову возвращаться в Англию.
Самолет выруливал на взлетную полосу, а я все еще был там, у заброшенного летного поля. Вот Мустафа с его дурацкими губами и внимательным умным взглядом. Он так и умер с открытым ртом, а его уже невидящие карие глаза закрыл я. Плохая карма его догнала — не знаю, успел тот простуженный парень повоевать в Чечне или нет. Хотя вздор я говорю: Мустафа же как раз пытался свою карму поправить. И вообще, не верни он нам бумажники, сидел бы я сейчас на конспиративной квартире и мучился. В чьи руки мои документы попали и смогу ли я теперь вернуться домой? Я же вчера в Нью-Йорк лететь собирался, в бумажнике все на Пако Аррайю лежало: и паспорт, и права, и кредитки. А Пако Аррайя — это ведь и Джессика, и Бобби, и Пэгги. Вообще все! Так что не только Мохов, но и Мустафа мне сегодня жизнь спас.
Плохо, конечно, что меня в ипостаси шпиона еще столько людей видело. Похитители ладно — они нас с Кудиновым за американцев принимали. Египтяне тоже не очень просекли, кто мы, откуда и зачем. А вот что кроме Мохова еще у троих русских нет сомнений, что сегодня они познакомились с нелегалами — это другое дело… Будем надеяться, что для них боевое братство — не пустые слова.
Маховик в голове крутится — то одно возникает, то другое. Еще несколько дней так будет продолжаться. «Здесь я точно свалял дурака, там перетончил, что еще хуже. Что-то кому-то не сказал, где-то, наоборот, сказал лишнего». Не остановится маховик, пока все не перемелет. Часть из таких вещей поправима, за другие отвечать придется — не здесь, так там.
От этого метафизического соображения мысль моя скакнула к Конфуцию и Лао-цзы. Лешка об этом вспомнил, когда уже по Лондону ехали. Мы к тому времени литровую бутыль виски на всех прикончили и сидели между собой разговаривали.
— По-моему, он все-таки придуривается, — так, с бухты-барахты, начал Кудинов.
— Ты о чем?
— Да я про твоего Лао-цзы. Вот смотри, за нас двоих, людей далеко не совершенных и не самых полезных, согласен?
— На все сто.
— Вот. А за нас только что погибло четыре человека. Один, конечно, не из лучших — это я про того упыря с «магнумом», который тебя пристрелить обещался. Но трое, возможно, были славными ребятами. Ашраф этот просто был молодчина — тут же нас спасать примчался. Второй египтянин — тоже. И я к ним твоего мелкого алжирца причисляю. Он ведь пытался нас спасти.
— Снова согласен, — сказал я.
— Отбросим того гада. Трое за двоих. Ты видишь в этом смысл? Это что, порядок, который присущ миру? Который всегда здесь?
Почти дословно цитирует, собака! Пробрало его.
— Не знаю, — вздохнул я и описал словами одну из своих любимых китайских литографий. — Знал бы, сидел бы сейчас в бамбуковой беседке у журчащего потока и любовался карликовой сосной в трещине между скал.
— Вот ты всегда так. Втравишь меня в какую-нибудь абстракцию за гранью постижимого и потом умываешь руки.
— Возможно, — смиренно добавил я, — мир таков, поскольку большинство людей хотят отличать добро от зла. А Лао-цзы говорит, что не надо. Надо просто следовать своей природе.
— Нет, все равно не понимаю, — сказал Лешка через пару минут. — Разве что там еще одна фраза есть. Из той же оперы: «Я сказал, а вы думайте».
— Это какая?
— Ну, что ум является препятствием для понимания. То есть, получается, все это нужно просто принять на веру. Их четверых нет, а мы выпили виски и едем по домам. Хорошо, хорошо. Больше не буду сомневаться: в этом и заключается мировой порядок. — Лешка помолчал. — И еще с теми двумя неизвестно, что стало после нашего отъезда.
…Самолет вырвался под голубой, наполненный золотистым светом небосвод, и я стал свидетелем удивительного оптического явления. На неровной, как пена в ванне, поверхности облаков возник небольшой идеальный круг с радужной оболочкой, в котором летела крошечная тень нашего самолета. Самолетик бодро летел в центре перемещающегося вместе с нами круга, потом вдруг увеличился, потерял четкость и исчез вместе с ушедшим вниз краем облаков.
Я потер запястья. Одно еще ничего, а на правом кожа стерта наручником до крови. Мне спецназовцы выдавили на рану какой-то космической мази из спецаптечки, но за несколько часов ссадина все равно не затянется. Скажу, что пытался удержать парусную лодку, уносимую ветром. Намотал веревку себе на запястья, но все равно упустил.
