Эта женщина ограбила меня. Она лишила меня беременности. Радости беременности. Я не прикасалась к своему ребенку. Я не любовалась им. Я не знала, что токсикоз, опухшие лодыжки, усталость, страх выкидыша — все это стоит того, потому что в конце беременности я получу этого малыша. Я так старалась не привязываться к нему. Не думать о нем как о своем ребенке. Потому что в конце я должна была отдать его «настоящим» родителям. И я упустила все эти радости. Даже после часть меня все еще испытывала отчуждение, ведь в глубине души я надеялась, что Мэл и Стефани передумают.
Стефани лишила меня радости материнства. Я знаю, что это она передумала и убедила Мэла. Он не должен был идти у нее на поводу, но это она стояла за всем этим. Не нужно быть экстрасенсом, чтобы понять такое.
И она поступила так, потому что не хотела, чтобы я была рядом. Несмотря на все мои попытки сблизиться с ней, она так и не изменила своего решения избавиться от меня. Решения, принятого в первый же день нашего знакомства. Я отчетливо помню то мгновение, когда сказала, что хотела бы подружиться с ней. А она, не ответив, посмотрела на Мэла. Это насторожило меня. Испугало. Настолько, что у меня мурашки побежали по коже. То же самое я почувствовала в день, когда Стефани попросила меня родить им ребенка. Но тогда я отмела свои подозрения. Подумала, что все это глупости. Мне нужно было защититься от нее. Стефани хотела стать главной в жизни Мэла, вытеснить всех остальных. И ей не нравилось, что я настолько важна для него. Я начала нравиться Стефани только тогда, когда согласилась сделать что-то для нее. И даже тогда — я поняла это много лет спустя — я нравилась ей только потому, что она в чем-то понимала меня лучше, чем Мэл. Она знала, что я не смогу быть рядом с Мэлом, когда родится ребенок. Она знала, что я надолго уеду, а потом уже не буду так близка к их семье из-за ребенка. Когда Стефани попросила меня выносить их ребенка, она пыталась получить свою идеальную жизнь. Жизнь, в которой были Мэл и ребенок. В которой не было меня. Не знаю, что заставило ее передумать, но в конце концов она получила то, чего хотела. Мэл разорвал со мной все отношения.
Ирония заключалась в том, что она меня терпеть не могла, но при этом нравилась мне. Да, она мне нравилась. И не только потому, что она делала Мэла счастливым, как Корди делал счастливой Джек. Но и потому, что я знала, что под всеми ее личинами и масками скрывается хороший человек. Человек с добрым сердцем и несчастной, но красивой душой.
Конечно, сейчас я уже не думала о ней так — после того как она лишила меня беременности, отобрала у меня лучшего друга, чуть не заставила меня сделать аборт и вынудила меня лгать собственной семье. Сейчас в моей душе сохранилась лишь неприязнь к ней. Мне кажется, я ненавижу ее.
И уж точно я не могу говорить о ней. Не могу ничего слышать о ней.
Рука тети Мер сжимает мое плечо, пытаясь снять вызванное этим именем напряжение.
— Она… она мне все рассказала. Что ты согласилась сделать для них. Как они поступили с тобой.
Она не все рассказала тете Мер. Да и как бы она могла?
Стефани не рассказала тете Мер, что я умоляла Мэла передумать. Что я утратила самоуважение. Что я была так напугана, что умоляла Мэла не делать того, что он делал.
Стефани не рассказала тете Мер, что я почти сделала аборт. Я почувствовала, как ребенок шевелится, но не сразу отменила операцию. Я пришла в клинику, переоделась в рубашку и уже почти легла под анестезию, когда попросила врача остановиться.
Стефани не рассказала тете Мер, что иногда — прошло уже несколько месяцев с рождения Лео — я чувствовала отчуждение, потому что настолько убедила себя в том, что это не мой сын, что почти поверила в это.
Стефани не рассказала тете Мер, что иногда среди ночи я брала Лео на руки и шла на пляж. Там Лео мирно спал в колясочке, а я сидела и плакала. Плакала из-за того, в какой хаос превратилась моя жизнь. Плакала из-за того, что я пыталась сделать что-то прекрасное для любимого человека, а в итоге осталась одна. Плакала, потому что настолько тосковала по Мэлу, что чувствовала физическую боль.
Стефани не рассказала тете Мер о дыре в моей душе, которая открылась, когда я поняла, что раз человек, которого я полюбила, способен поступить так, как поступил Мэл, то любовь не всемогуща. Любовь — это не альфа и омега. Я перестала верить в любовь. И даже когда я вновь сошлась с Кейтом, я все время ожидала, как он докажет, что на самом деле не любит меня.
Если Стефани не рассказала тете Мер обо всем этом, то она ничего ей не рассказала.
— Она ненавидит себя за то, что так поступила, — говорит тетя Мер. — Когда я показала ей фотографии Лео, она разрыдалась.
Мне не нравится, что тетя Мер показала фотографии моего сына ей.
Я дала те снимки тете Мер из-за того, кем она была. Это личное. Такое нельзя показывать кому попало. А Стефани — кто попало.
— Честно говоря, тетя Мер, мне об этих двоих и думать не хочется, — говорю я, стараясь оставаться вежливой.
Мне хочется сказать, насколько мне больно говорить о них. Насколько больно ощущать невозможность открыться тете Мер из-за ее связи с ними.
Я чувствую, как она вздыхает. Она расстроена. Я понимаю ее. Тетя Мер действует во благо своему сыну. Я сделала бы то же для Лео.
— Можешь рассказать Мэлу, если хочешь, — говорю я, чтобы утешить ее.
— Я не могу, дорогая. Он должен услышать это от тебя. И ты должна увидеть его лицо в этот момент.
— Почему?
— Потому что ты должна увидеть, насколько сильно он тебя любит. И насколько сильно он любит этого мальчика. Мальволио любит вас.
Ему действительно сделают операцию. Мама сказала, что операция не будет связана с его носом. Врачи будут оперировать его мозг! Это так круто! А ему придется уснуть.
Было уже очень поздно, а Лео никто не заставлял ложиться спать. Какой хороший день!
— А можно мне будет съесть мороженое и желе, когда я проснусь? — спросил он у мамы.
— Конечно.
Мозг! Это же круче, чем какие-то глупые минг-далины. Скоро придет медсестра, побреет ему голову и все такое. Папа раньше вернется с работы, чтобы повидаться с Лео перед тем, как тот уснет.
— Я буду рядом, буду смотреть на тебя все это время, — сказала мама.
Она так и не расплакалась, а значит, ничего плохого не случилось. Мама плакала, когда дело было плохо. Или когда она сердилась на него. Лео этого никогда не понимал. Почему мама плачет после того, как накричит на него? Но сейчас мама не плакала. И поэтому Лео не было страшно.
Лео в возрасте семи лет и пяти месяцев
Глава 39
Дверь дома номер одиннадцать на улице Пеббл не открывалась за последние два часа. Я знаю это наверняка, потому что смотрела на дом все это время. Мистер и миссис Вакен дома, но они не знают, что я сижу в своей машине и наблюдаю за ними. Жду момента, когда смогу выйти из машины и подойти к дому.
