— Руджеро.
Руджеро втянул голову в плечи. Десятилетия калечащей душу службы сделали этого человека непроницаемым и, наверное, лишили его возможности испытывать обычные человеческие чувства.
Тангейзер произнес:
— Ты служишь чудовищу.
Руджеро ответил:
— Сударь, вы храбрый и закаленный воин. Разве вы сами не служите чудовищам?
Тангейзер прижал его к стене.
— Не играй со мной словами, раб. Я здесь от имени леди Карлы, которую ты должен был вспоминать в самые темные часы ночи.
Руджеро моргнул; если не считать этого, обычная бесстрастность не покинула его лица.
— Я был рад служить юной графине.
— Убив ее новорожденного сына?
Волна потрясения прошла быстро и отразилась только в глазах Руджеро. Он попытался оторваться от стены.
— Вы позволите, сударь?
Тангейзер смерил его взглядом. Затем шагнул назад.
Руджеро взял с ближайшей подставки лампу.
— Прошу вас, пойдемте со мной, сударь.
* * *
Тангейзер пошел вслед за Руджеро по коридору, затем вверх по узкой лестнице, потом по другим коридорам и снова вверх по лестницам, пока совершенно не уверился, что будет искать дорогу обратно не меньше часа; При мысли о кинутом в море мешке комок подступал к горлу, в сердце отдавались эхом его собственные мрачные преступления — из-за которых он и покинул агу Болукса. Слова дворецкого попали в точку. Он и сам служил чудовищам. Третья лестница и дверь, которую Руджеро отпер и пригласил его в большую комнату с витражными окнами. Тангейзер решил, что это личные апартаменты дворецкого. Кровать, шкаф, кресло и, рядом с окном, конторка. Изображение Мадонны, вырезанное из молочно-белого камня. Вот и все награды за службу, которой была посвящена вся жизнь. Руджеро поставил лампу, взял ключ и отпер ящик конторки. Тангейзер заглянул внутрь. Там было пусто, если не считать листа бумаги, сложенного в несколько раз и запечатанного красным воском. Руджеро взял документ и повернулся к Матиасу.
— Вы умеете читать?
Тангейзер схватил документ и в свете лампы рассмотрел печать. Оттиск ничего ему не напомнил, печать была целая. Под красным воском было заключено две строки. Он осторожно сломал печать и соскреб воск ногтем большого пальца. Первая строка гласила: «Мадонна делла Люче». Во второй строке значилась дата: «XXXI Octobris MDLII».
Канун Дня всех святых, 1552 год.
У Тангейзера пересохло во рту, он глотнул.
— Мадонна делла Люче, — проговорил он. — Это название церкви?
Руджеро кивнул.
— Да, здесь, в Мдине.
Тангейзер развернул бумагу. Она была аккуратно исписана латинскими словами. Он остановился на первом слове, сердце заколотилось. Начал читать. Узнал слова: «Отец, Сын и Святой Дух». Domine. Имя: Орландо. Еще имя: Руджеро Пуччи. И внизу подпись.
Его глаза были прикованы к первому слову: Baptizo.[84]
Он посмотрел Руджеро в глаза. В них застыло виноватое выражение. И еще страх. Тангейзер передал ему бумагу.
— Я плохо знаю латынь.
Руджеро не взял у него документ. Он принялся цитировать по памяти.
— «Крещен сего дня, тридцать первого октября тысяча пятьсот пятьдесят второго года, мальчик, Орландо, в присутствии свидетеля, синьора Руджеро Пуччи, его опекуна. — Его голос сорвался от волнения, он откашлялся, чтобы продолжить. — Услышь наши молитвы, Господи, направь слугу твоего Орландо на путь истины. Пусть сила духа никогда не оставляет его, ибо мы начертали на его лбу знак креста». — Руджеро снова откашлялся. — Подписано отцом Джованни Бенадотти.
Тангейзер ждал продолжения истории.
— Я служил дону Игнасио с самого своего детства. Всем, что у меня есть, я обязан ему. В молодости он отличался душевной чистотой, милосердием и справедливостью и обладал добрейшим сердцем.
— Я здесь не для того, чтобы скорбеть о том, как низко пал твой хозяин.
— Могу я присесть?
Тангейзер указал на стул, а сам оперся на конторку. Руджеро перевел дух.
— В ту ночь, ночь, когда родился ребенок, дон Игнасио был одержим дьяволами. Может быть, одержим ими до сих пор. Когда я вышел через задние ворота с ребенком на руках — и мешком в кармане, который должен был стать его саваном, — я намеревался исполнить приказ своего хозяина. Как исполнял все приказы, которые он мне отдавал. — Он заколебался.
Тангейзер произнес:
— Я и сам был вынужден подчиняться зловещим приказам. Продолжай.
— Мальчик не издавал ни звука, словно знал, что влечет за собой его рождение, и мое сердце разрывалось сильнее, чем разрывалось бы от его непрестанного крика. Я не мог заставить себя обречь его на Лимб, пусть и лишенный языков пламени, но все равно круг ада. И я понес его к отцу Бенадотти в церковь Пресветлой Девы Марии, чтобы ввести в храм Христа. Крещение дает вечную жизнь. Я стал крестным отцом ребенка, поскольку больше было некому за него отвечать, и, когда он был помазан священным елеем, мои слезы залили лицо младенца. И вот тогда отец Бенадотти понял, какую цель я преследую. Он не стал меня ни в чем обвинять, а просто посмотрел на меня и…
Руджеро заломил руки. Потом продолжил.
— Я не смел взглянуть в глаза доброго священника. Когда обряд был завершен, он повел меня в ризницу, внес имя мальчика в церковную книгу и написал бумагу, которую вы сейчас держите. Он дал мне ее прочитать, затем запечатал и запер у себя. Он пообещал отдать мне свидетельство о крещении, как только убедится, что ребенок в хороших руках. Если же нет, эта бумага станет доказательством чудовищного преступления.
Тангейзер взглянул на подпись.
— Мальчик был окрещен, священник проявил порядочность и проницательность. Что дальше?
— Я упал на колени и умолял простить того убийцу, который живет в моей душе, но Бенадотти отказался меня исповедать. Он назвал мне имя одной женщины в Эль-Борго. Она поможет найти кормилицу, если я захочу. Если же нет, я никогда больше не переступлю порог этой церкви, и, какое бы наказание я ни понес, мне будет наверняка отказано в Царствии Небесном.
Тангейзер едва не схватил его за грудки.
— Ты спас мальчика?
— Я отвез его в Эль-Борго той же ночью.
Тангейзер был так близок к отчаянию, что эта новость едва не лишила его голоса. Но он хотел знать больше.
— И как фамилия тех людей, которые взяли его на воспитание?
— Бокканера.
— Они вырастили его?
Руджеро опустил голову.
— Отец работал на верфях, погиб при постройке галеры.
