– Вы знали, что на вас напал де Нансье?
Она не ответила, лишь опустила лицо и застыла в таком положении.
– Я не говорила отцу. Я думала, он мне не поверит. Он очень высоко ценил графа.
– И потому вы обвинили Маркуса Робертса.
– Нет! Я никогда его не обвиняла. Но и не говорила правду. Знаю, что это нехорошо, но я была ребенком и боялась, что люди сочтут меня лгуньей.
Она явно ничего не скрывает. На ее успокоившемся лице не было заметно никаких чувств.
Мэй наклонилась вперед.
– Отец пришел в ярость, когда узнал, что Робертс убил де Нансье. Теперь у него не было возможности попасть в высший свет. Когда Робертса назвали убийцей, отец решил, что он напал и на меня. Обстоятельства дела не были внимательно изучены. Люди отнеслись к этому слишком эмоционально, чтобы спокойно обдумать. Все негодовали, был мерзавец, которого можно было обвинить, но он погиб, трусливо пытаясь скрыться, – и на этом дело можно было считать закрытым. Его легко забыли. Все уладилось, и это было главным.
– Но когда на вашем счету появились деньги... вы никогда не подозревали, что эти деньги пришли от него?
– От покойника? Я думала о многих, но только не о нем. Когда наше наследство было потрачено, мы решили продать дом, но внезапно наши налоги были заплачены, и наш поверенный сообщил, что нам на жизнь назначено содержание. С тех пор деньги приходили регулярно, а когда со мной стала жить Оливия, то они увеличились. Кем бы ни был наш благодетель, он очень постарался остаться неизвестным. Я безуспешно пыталась узнать, кто он.
Энн нахмурилась, потом с трудом сглотнула.
– И теперь вы говорите, что человека, который столько для меня сделал, я неправильно обвинила в ужасном преступлении. Но почему? Почему он на мои заблуждения ответил такой щедростью?
У Мэй на глаза навернулись слезы.
– Если бы вы знали его, то поняли бы.
Энн снова наклонила голову и надолго замолчала. Наконец она произнесла:
– Как вы думаете, он меня простит?
– Ох, моя дорогая, как он хочет, чтобы вы его простили! Если сможете, я бы очень попросила вас его простить.
Энн изумилась:
– Если вы просите от его имени, то я его прощаю. Но не знаю, за что.
Мэй рассмеялась. От радости и облегчения у нее закружилась голова.
– Вы наверняка знаете, что мужчины смотрят на вещи не так просто, как мы. Они обязательно должны спасать мир, и если им это не удается, они страдают. Пожалуйста, извините меня ради человека, который сделал для вас столько добра.
Энн кивнула:
– О, я обязательно это сделаю, обещаю. Как необычно, что вы пришли ко мне с подобной просьбой. Вижу, что вы его любите.
Мэй почувствовала такое волнение, что у нее сжалось горло и на миг остановилось дыхание.
– О да, очень.
Триста проснулась от того, что негромко вскрикнула. Сев в кровати, она вгляделась в темноту и не сразу поняла, где находится.
Комната леди Эйлсгарт... нет, ее комната.
Она снова откинулась на кровать и вздохнула. Ее охватила усталость. Она ощутила на лице слезы и поняла, что кричала во сне. Ей снился Роман, когда они были юными возлюбленными. Он брал ее с собой и показывал места, где обычно скрывался в детстве. Она чувствовала себя там такой счастливой!
И тут она окончательно проснулась.
Триста выбралась из кровати. Ее глаза уже немного привыкли к темноте, но она никак не могла разобрать что-либо знакомое. Эта комната ее подавляла. Она оставалась здесь, потому что этого хотел Роман, но в этом месте она постоянно видела кошмары, полные ужаса, печали и разочарований.
Она чувствовала себя чего-то лишенной и ощутила пустоту и беспокойство. Она тихо выскользнула в коридор, еще не зная, что собирается делать. Пройдя коридор до самого конца, она поднялась по узкой лестнице. Там стены были неровно оштукатурены и побелены, а не обиты искусными тканями, перила сделаны из простого дерева, без резьбы, не было и металлических штырей, чтобы держать ковер. Эта лестница предназначалась для слуг. Она бегала вверх и вниз по ней столько раз, что знала ее во всех подробностях, словно 262 лицо собственного сына. Ее ноги будто узнали лестницу, и Триста стремительно взлетела вверх, на чердак, в свою старую спальню.
На пороге она остановилась, затем толкнула от себя дверь, сделала шаг внутрь и вгляделась в темноту. Ее поступок был необъяснимым, но она шагнула в комнату, хоть у нее и не было свечи. Впрочем, ей было даже уютнее, когда ее скрывала эта темень.
На койке лежал матрас, который мама достала для нее, – все такой же, без постельных принадлежностей. Перед ней был знакомый стол, как и крючки на стене, и полки, на которых когда-то размещались все ее вещи. Простенькие занавески по-прежнему закрывали маленькие окна.
В зимние ночи эти окна покрывались инеем, и она дышала на них, чтобы возвратить им прозрачность. В этой кровати она спасалась от холода под одеялами – благодаря матери у нее их было два, – а позднее ее согревало большое мускулистое тело, которое каким-то образом умещалось здесь вместе с ней.
Да, они ухитрялись лежать на узкой кровати, очень тесно прижавшись друг к другу. И им было хорошо. От этого воспоминания она улыбнулась.
– Триста?
Разинув рот, она повернулась. В дверях стоял Роман.
– Что-то случилось?
Она коротко вскрикнула и схватилась за грудь.
– Боже, Роман. Я тебя не слышала. Он вошел в комнату.
– С тобой все в порядке? – Он оглядел комнату. – Что ты здесь делаешь?
Она отвела глаза:
– Ты помнишь это место?
Он помолчал.
– Конечно.
Его голос слегка дрожал. Она неловко начала обходить комнату, осматривая каждый уголок.
– Я помню, как ты приходил сюда ко мне. Ты обычно останавливался точно так же, как сейчас, в дверях и окликал меня, не сплю ли я.
Если бы луна была ярче, Триста могла бы увидеть его лицо. Но возможно, даже лучше, что он остался в тени. Она могла бы сгореть со стыда, если бы взглянула на него.
– Мне страшно оставаться в комнате твоей матери, – проговорила она.
– Это твоя комната.
Она в ответ только безнадежно махнула рукой.
– Комната вполне нормальная, – сказал он.
– Да, это так. Но только...
– Триста, почему ты здесь?
– Не знаю. – Она лгала. Она хотела вернуться в прошлое. Чтобы все стало таким, как тогда, когда они были счастливы и любили друг друга в этой комнате.
