Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 113
Рождественское утро Клер проспала, проснулась в полдень с ужасной головной болью. О Роне мы не говорили, но она не дотрагивалась до его подарков. Мне подарили настоящий рыбацкий свитер, набор акриловых красок, большой альбом о японской ксилографии и шелковую пижаму, как у Мирны Лой в «Тонком человеке».
Мой подарок Клер был очень мал по сравнению со свертками и коробками, оставленными ей Роном.
— Посмотрите. Откройте что-нибудь.
— Я ничего не хочу, — сказала Клер из-под марли, пропитанной уксусом.
— Вот мой подарок. Я его сделала специально для вас.
Клер отложила марлю, сняла с висков тампоны и развернула мраморную обертку, которую я тоже сама раскрасила. Внутри был ее портрет в круглой деревянной рамке. Клер разрыдалась, бросилась в ванную, там ее вырвало. Было слышно, как она икает и задыхается. Я подняла брошенный на диван портрет, нарисованный углем, прочертила по стеклу линию ее высокого круглого лба, изящный наклон скул, острый подбородок, изогнутые брови.
— Клер?
Было слышно, как льется вода. Дверь была приоткрыта. Клер сидела на краю ванной в своем клетчатом красном халате, белее самой зимы, зажав рукой рот и глядя в окно. Старалась загнать слезы внутрь. Другой рукой она обхватила себя за талию, — казалось, чтобы не развалиться надвое. Я не знала, что делать, когда она становилась такой. Можно опустить взгляд в пол, на розовый кафель, пересчитать блестящие квадратики. От ванны до батареи двадцать четыре, от двери до раковины тридцать. Орнамент был цвета вишневых леденцов от кашля, его оттеняли светло-коричневые клинышки. Лебедь на стекле, закрывающем душ, печально склонил голову.
— Мне нельзя пить. — Клер прополоскала рот, набрав в ладошку воды. — От этого всё только хуже. — Она вытерла полотенцем лицо и ладони, взяла меня за руку. — Ну вот, и тебе я испортила Рождество.
Уложив ее на кушетку, я открыла новые краски, смешала цвета на палитре и, взяв лист плотной бумаги, наполовину черный, наполовину красный, нарисовала пламя, как на обороте альбома Леонарда Коэна. По радио женский голос пел «Аве Мария».
— Что значит «аве»? — спросила я.
— Птица, — сказала Клер.
Женский голос был птицей, летящей в порывах горячего ветра, измученной борьбой с ним. Я нарисовала ее черной, бьющейся в огне.
Когда Рон вернулся из Нового Орлеана, Клер не вставала. Не убиралась, не ходила в магазин, не готовила, не меняла белье, не красила губы. Не пыталась что-то склеить. Просто лежала на кушетке в красном купальном халате, поставив бутылку с ликером на столик у изголовья. Целыми днями она прихлебывала из рюмки, ела тосты с корицей, оставляя на блюдце корочки, и слушала оперу. Вот что ей теперь было нужно, как воздух, — рассказы об истерической любви и неминуемых предательствах, где женщины все как одна или закалывались, или принимали яд, или их кусали змеи.
— Ради бога, оденься хотя бы, — сказал ей Рон. — Не заставляй Астрид на это смотреть.
Зачем он делает меня предлогом для этой ругани? Почему он не может сказать: «Я волнуюсь за тебя», «Я тебя люблю», «Тебе надо повидаться с кем-нибудь»?
— Астрид, я тебя смущаю? — спросила Клер. Трезвая, она никогда не поставила бы меня в такое положение.
— Нет, — сказала я. Но это была неправда. Мне было неприятно, что они так играют мной, передают туда-сюда, как блюдо за столом.
— Она говорит, я ее не смущаю.
— Ты смущаешь меня, — сказал Рон.
Кивнув, Клер наклонилась над столиком и сделала глоток. Мигающие лампочки на елке освещали ее лицо.
— Наконец мы к чему-то пришли. — Она глубокомысленно подняла палец. — Скажи мне, Рон, я всегда смущала тебя? Или это результат недавних событий?
Пьяная, она очень смешно разговаривала, слова будто путались в губах, верхняя накрывала нижнюю, как у Сэнди Деннис в «Кто боится Вирджинии Вульф?». Сопрано из проигрывателя начало большую красивую арию, после которой героиня должна была покончить с собой, — «Мадам Баттерфляй» или «Аида», не помню. Клер закрыла глаза, стараясь уйти целиком в этот голос. Рон выключил проигрыватель.
— Клер, мне было необходимо уехать. Это моя работа, — объяснял Рон. стоя над ней с поднятыми, протянутыми вверх ладонями, точно оперный певец. — Мне самому неприятно, что я уехал на Рождество, но это рождественский сюжет. Я не мог ждать до февраля, понимаешь?
— Знаю я твою «работу», — сказала она тем безжизненным голосом, которого я терпеть не могла.
— Не надо. — Рон поднял вверх гладкий розовый палец.
Мне хотелось, чтобы Клер вцепилась в него зубами, откусила совсем, но вместо этого она посмотрела в рюмку, допила остатки ликера, с пьяной аккуратностью поставила рюмку на столик и поглубже закуталась в мохеровое одеяло. Теперь Клер постоянно мерзла.
— Она ездила с тобой? Блондинка, как там ее, Синди. Или Кимми.
— Ах, вот что. — Рон отвернулся, начал собирать с пола грязные салфетки, пустые стаканы, вазочки, полотенца. Я сидела на кушетке в ногах у Клер, мне хотелось, чтобы он убрался подальше. — Господи, как я устал от твоей паранойи. Мне давно пора завести роман, чтобы эти разговоры имели хоть какое-нибудь оправдание. По крайней мере, развлекался бы в перерывах между допросами.
— Зато она тебя не смущает. — Клер смотрела на него красными от слез глазами из-под тяжелых век. — Тебя не смущает, что ты с ней путаешься.
— Бла-бла-бла. — Он нагнулся за ее пустой рюмкой.
Прежде чем я поняла, что происходит, Клер вскочила на ноги и дала ему пощечину. Отлично, подумала я, ей давно было нужно это сделать. Но вместо того, чтобы высказать все, Клер осела обратно на кушетку, уронив руки, и заплакала, беспомощно всхлипывая. Всей ее силы хватило только на эту пощечину. Жалость и отвращение переполняли меня.
— Астрид, я прошу прощения. Ты не могла бы оставить нас? — спросил Рон. Я посмотрела на Клер — хочет ли она, чтобы я не уходила из комнаты, стала свидетелем? Но она продолжала всхлипывать, даже не закрывая лицо.
— Пожалуйста, — уже тверже сказал он. Вернувшись к себе, я громко закрыла дверь, но
тут же приоткрыла ее, когда опять послышались их голоса.
— Ты же обещала, — сказал Рон, — если мы возьмем ребенка.
— Я ничего не могу поделать, — прошептала Клер.
— Не думаю. В таком случае ее надо отослать. Я вслушивалась изо всех сил, но ответа не было.
Почему Клер молчит? Мне хотелось увидеть ее, но Рон все загораживал. Я представила ее лицо, пьяное, с пятнами на щеках, с распухшим носом, натертым крахмальным платком. Что было в ее глазах? Ненависть? Мольба? Смятение? Я ждала от нее защиты, уговоров, хоть чего-нибудь, но Клер молчала.
— Это не помогает, — продолжал он.
Меня не столько поражало то, что он мог вот так запросто предложить отправить меня обратно, как взятого из приюта щенка, который роет ямы во дворе и портит ковер, сколько его рассудительный тон, заботливый, но отстраненный, как у врача. Это единственный разумный выход, звучало в голосе Рона, если задуманное не помогает.
Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 113
