Как моллюск, ищущий морское дно.
Мозг вопиет.
ШХЕРЫ ЛАББШЕРЕТ,
16.45Тени уже заметно удлинились, когда Малер выбрался из своего убежища и побрел обратно к дому. Тело ломило от долгого сидения на камне. Он просидел на берегу намного дольше, чем требовалось, чтобы прийти в себя, — ему хотелось, чтобы Анна почувствовала, каково им будет без него, третьего-лишнего.
На скалистом берегу напротив дома стояли старые вешала для сетей — три столба с поперечными перекладинами с торчащими из них крюками. Под одной из перекладин стояла Анна и, что-то напевая, развешивала одежду Элиаса, выстиранную в море. Вид у нее был вполне умиротворенный, а вовсе не встревоженный, как Малер рассчитывал.
Услышав его шаги, Анна обернулась.
— Привет, — произнесла она. — Ты где был?
Малер неопределенно махнул рукой. Анна наклонила голову и пристально посмотрела ему в лицо.
Как с маленьким ребенком... — подумал Малер, и Анна засмеялась и кивнула. В глазах ее плясали солнечные блики.
— Нашла воду? — спросил Малер.
— Не-а.
— И что, тебя это совсем не беспокоит?
— Ну, вообще-то... — Она пожала плечами, развешивая носки на крюке.
— Что «вообще-то»?
— Я думала, ты привезешь.
— А может, я не хочу?
— Ну, тогда придется тебе научить меня пользоваться мотором.
— Не говори глупостей.
Анна смерила его взглядом, в котором читалось: «Сам не говори глупостей», и он сердито зашагал к дому. Спасательный жилет, обнаружившийся в доме, оказался ему мал — с завязочками на животе Малер смахивал на гигантского младенца. Ничего, обойдется без жилета. Какая теперь разница. Малер заглянул к Элиасу, который лежал на кровати под картинкой с троллями, но заходить не стал. Не захотел. Взяв канистру, он вышел из дома.
— Ну что же, — обратился он к Анне, — я поехал.
Развесив белье, Анна присела, уперев руки в колени.
— Пап, — мягко произнесла она. — Ну перестань.
— Что перестать?
— Просто перестань. Не надо.
Малер прошел мимо дочери и забрался в лодку. Анна добавила:
— Ты там поосторожнее.
— Постараюсь.
Когда звук мотора затих за островами, Анна улеглась на теплые камни, подставляя лицо предзакатному солнцу. Полежав так какое-то время, она принесла из дома Элиаса, завернутого в одеяло, и уложила его рядом с собой.
Затем она перевернулась на бок и, приподнявшись на локте, уставилась в самую середину почерневшего лба сына.
Элиас?
То, что она услышала в ответ, не было словами. Это было даже не ответом, скорее молчаливым подтверждением: я здесь. Раньше Элиас по-настоящему говорил с ней, последний раз — пока она косила траву, а ее отец занимался с ним своими дурацкими упражнениями.
Вытаскивая камень, застрявший в газонокосилке, она вдруг услышала голосок Элиаса:
Мама, иди сюда! Дедушка сердится. Я так не...
Резкий визжащий звук заглушил голос сына. Вбежав в дом, она обнаружила Элиаса лежащим на полу под опрокинутым стулом. Как только она перестала различать голос сына, визг исчез.
Был и другой случай. Дело было ночью. Она тогда проспала всего несколько часов — она и заснула-то скорее от изнеможения. Сложно было заснуть, зная, что Элиас лежит в своей кровати, уставившись в потолок. Стоит ей погрузиться в сон — и ее мальчик останется совсем один.
Анна спала на матрасе возле его кровати, когда ее разбудил голос сына. Вздрогнув, она села и взглянула на Элиаса, лежащего с открытыми глазами.
— Элиас? Ты что-то сказал?
Мама...
— Да?
Я не хочу.
— Что ты не хочешь?
Не хочу быть здесь.
— В этом доме?
Нет. Не хочу быть... здесь.
Больше он не успел ничего сказать — послышался резкий свист, набирающий силу. Прежде чем звук превратился в пронзительный скрежет, Анна почти физически ощутила, как Элиас сжимается, отступает, прячась в своей оболочке, словно бы часть его на время покидала тело, и теперь они снова общались без слов, посредством смутных ощущений.
