Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 71
Недостаточно сказано о том, какое огромное влияние оказывали на героя-поэта прочитываемые им новые книги. О целом перевороте в его сознании, совершенном вышедшим в Издательстве Академии Наук в 1966 г. сборником стихов Гийома Аполлинера. О чешском словаре современного искусства, на последней странице которого наш герой написал красными чернилами, что клянется стать таким же, как населяющие словарь Ван-гоги, Пикассо, Клее и Кандинские.
Автор забыл сообщить, что Циля Яковлевна получила в гимназии первую премию за декламацию стихотворения «Девушка пела в церковном хоре». Что, следуя семейной традиции, Анна Моисеевна обожала Блока, но ее любимым стихотворением была песня Бертрана из драмы «Роза и Крест» с ее удивительным рефреном:
Сердцу закон непреложный
Сбудется, что суждено
Мира восторг беспредельный
Радость-Страданье одно…
Несправедливо не попал в книгу актер харьковской филармонии Лешка Пугачев, сочинивший музыку для «Деревянного человечка» Мотрича и «Красных помидоров» нелюбимого нашим героем Чичибабина. Ловкий, мускулистый и моложавый в свои тогдашние сорок с лишним Лешка. Незаслуженно остался за пределами книги молчаливый алкоголик, крестьянский поэт Витченко (или Видченко), повесившийся еще до отъезда героя в Москву.
Забыт почему-то исторический визит мамы Раисы Федоровны на Тевелева, 19, имевший целью вырвать молодого негодяя из рук ужасной женщины старше его и закончившийся примирением сторон. Забыт говорящий не в пользу нашего героя эпизод с «француженками». Явившаяся наутро домой после аборта (от молодого негодяя) Анна Моисеевна застала в доме пьяных молодого негодяя и Толика Кулигина, пригласивших встреченных на улице девушек — подругу детства молодого негодяя «француженку» Асю Вишневскую и другую «француженку» — Катрин. Изгнав девушек, злая Анна вылила портвейн из многочисленных бутылок в помойное ведро. Очень пьяный Кулигин голый подполз к ногам Анны и жалобно поскуливал, как собака.
Забыта большая блондинка Люська, подружка сионистов, нравившаяся молодому негодяю. Забыты все физики: целый физико-математический факультет Харьковского Университета, бывшие ко-студенты Юрки Кописсарова: двухметровая жердь Боб Вильницкий, денди Гена Зарецкий, не подан крупным планом тоже физик и харьковский Ив Сен-Лоран — Бобов.
Автор сожалеет, что по техническим причинам не смог поместить в книгу харьковских девочек того лета 1967 года, и без них, без их выгоревших гривок и шевелюр, выпуклостей, загорелых конечностей и острых каблучков, вонзающихся в асфальт, книга получилась менее населенной… Внимательный читатель заметит, что множество раз автор употребляет по отношению к своим героям определение «красивый». Нет, не небрежность или чрезмерное восхищение героями заставили автора зайти в украшательстве столь далеко. Вспомним, что все герои книги — молодые люди, а на заре жизни, полные надежд, молодые люди часто бывают очень красивы.
Не попали в книгу и внутренности холодного трамвая, идущего, раскачиваясь и погромыхивая, на Салтовку, знаменитой «24‑й марки». Трамваи в Харькове почему-то называли «марками». Забыл автор и о том, что Вагрич Бахчанян уже в те годы восхищался примитивными стихами и с упоением цитировал четверостишие рабочего Гришки (время не сохранило фамилии, хорошо еще, если автор не напутал с именем), посвященное секретарше завкома «Поршня», в которую тот был влюблен:
Остановилась 24‑я марка
Из нее выходит Тамарка
На работу спешит вероятно
А как пукнет — понюхать приятно…
Заговорив о запахах, автор вспомнил, что отец героя, Вениамин Иванович, дарил Раисе Федоровне на каждый день рождения дорогие и солидные духи «Красная Москва». А девушки того времени чаще всего пахли духами «Ландыш» или «Белая сирень», казавшимися нашему герою провинциальными и простыми. Сейчас запах «Ландыша» исходит почему-то от флаконов фирмы «Кристиан Диор». Преобладающим же запахом книги, если постараться его определить, будет запах овощной икры, часто приготавливаемой Цилей Яковлевной, средиземноморский запах жаренной на подсолнечном масле моркови, перца, лука и баклажанов. Это он встречал молодого негодяя, являвшегося в семью после очередного загульного странствия…
Отделенный от того Харькова уже достаточно толстым слоем времени и полудюжиной государственных границ, автор, увы, не избежал ляпсусов. Так, например, харьковский храм оперы и балета окрещен им театром имени Шевченко. В действительности он — театр имени Лысенко. Простим виновному эти невольные и незначительные смещения фокуса в нескольких местах; чаще всего они приходятся на камни, колонны и фризы, а не на живую плоть. Трудно же, создавая такой величины фотографию (фреску, панораму, чертеж… как вам угодно), не сорваться здесь и там, не провести лишнюю линию или даже запустить ершастого чертика в углу.
Поскольку одни герои, совершившие наказуемые преступления, с достоинством отбыли свои наказания, а другие преступлений вовсе не совершали, автор в большинстве случаев сохранил им (как и в другой книге харьковского цикла, в «Подростке Савенко») их собственные теплые и близкие имена. Автор посчитал своей обязанностью оставить настоящие имена прежде всего незабвенной и великолепной Анне Моисеевне, Борьке Чурилову, Толику Мелехову — тем, кто учил, наставлял и интересовался молодым негодяем, несмотря на то, что он был далеко не всегда приятной и милой личностью, скорее напротив. Наградить этих троих именами: Галкина, Палкин и Сидоров было бы непристойно и глупо. К тому же, как нам известно из опыта человечества, книги сплошь и рядом переживают людей. Автору приятно наградить героев портативным бессмертием и, хотя бы таким неуклюжим образом, отблагодарить их.
Что же касается персонажей второстепенных или же эпизодических, то автор считал себя вправе, если хотел, недолго думая, придумать им фамилии. На то он и автор. И, разумеется, все пристрастия и отталкивания автора дружно, хищным отрядом, проникли в книгу. После десятка страниц читателю неизбежно становится ясно, что наиболее развит у автора его критический факультет. То есть, вначале он замечает, что человек толст, косоглаз и прыщав, обсмеет человека, а уж потом позволяет себе найти в нем что-нибудь интересное и уникальное… (ясно, что жалости от автора никогда не допросишься…).
…А Эстелка Соколовская! Автор схватился за голову, потому что забыл свою племянницу (племянницу Анны Моисеевны), длинную Эстелку из Киева, учившую его, как правильно и просто шить карманы. Великолепная Эстелка, с глазами цвета киевских каштанов, называвшая молодого негодяя «дядя», целовавшаяся с ним в парке и предлагавшая ему: «Согрешим, а, дядя?»
А одноглазая красивая Римма… Бахчанян смеялся над молодым негодяем, по близорукости не рассмотревшим, что у девочки искусственный глаз…
— Кошмар, — подумал автор, — хоть садись и пиши еще одну книгу на ту же самую тему. Или еще две книги. Написал же Лоренс Дарелл четыре варианта одной и той же истории…
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 71
