— А ты как думаешь?
— Может, вертушка?..
— Как мертвому припарка. Ты же видел: им для виража места мало.
— Это у нас мало. А на высоте Белограда…
Кузнецова покоробило. Имена вершинам присваивают только посмертно.
— Ты еще горный хребет его именем назови.
Белинский понял эту фразу, как согласие на вызов вертолетов. Кивком головы он указал радисту на его рацию, и тот принялся настраиваться на нужную частоту. Но связаться он уже не успел.
Вертолеты словно из воздуха материализовались. Явно они «работали» где-то рядом и вышли на «тревожные» красные ракеты. Две машины вылетели из-за соседней горы. В пылу перестрелки никто и не заметил, откуда они появились. Вертолеты пролетели над позицией роты без стрельбы и ушли в сторону соседней вершины. С небольшим запозданием кто-то на левом фланге сообразил бросить оранжевый дым. Вся рота, задрав головы и затаив дыхание, уставилась в небо.
Со зловещим урчанием, не снижая скорости, пара выходила из виража на боевой курс, на соседнюю вершину. Кузнецов почувствовал, как на голове зашевелились волосы: Белоград на вертушки не реагировал.
— Да что они там, обалдели?
— Может, он не видит? — отозвался Белинский.
Вертолеты выровняли курс. Еще секунда и откроют огонь.
— Да что они там?.. — ротный чуть не поднялся в полный рост.
— Может, у них дымов нету?
Кузнецов заорал во всю глотку:
— Иван, на рацию!
Белинский бросился к микрофону. Но выйти на связь и что-либо изменить он уже не успел. Густая струя пламени и дыма вырвалась из-под брюха ведущего вертолета. Вершина вспыхнула.
Сколько летчики выпустили снарядов по позиции Белограда, никто уже не видел. Когда первый НУРС разорвался прямо на самой верхней точке вершины, все зажмурили глаза. Лишь Белинский не отрывался от рации. Пока вертушки разворачивались на второй заход, он успел передать, что летчики расстреливают своих. Вертолеты пролетели над вершиной и, не сделав ни одного выстрела, «ушли» на восток.
Густой чёрный дым на вершине развеялся за полминуты. Кузнецов подумал: "Гореть там особенно нечему. Кроме…" Закончить фразу даже мысленно он не посмел. Думать дальше было просто страшно.
Скорбное молчание охватило роту. На горы опустилась жуткая, неестественная тишь. Даже моджахеды с соседней горы прекратили стрельбу. То ли переживали свою удачу, то ли выползали из нор. Пряча друг от друга глаза, ошеломленные увиденным бойцы отворачивались каждый к своему сектору обстрела. Только Старостенок бессмысленными, бесконтрольными движениями продолжал копаться в своем вещмешке.
Первым очнулся ротный:
— Ни чего себе, помогли…
— Куда же он смотрел? — сокрушенно прошептал Белинский.
— Может, у них дымов не было?
Рядом захлопали ракеты. Кузнецов раздраженно рявкнул:
— Старый! Ты чё, озверел?
Старостенок, как заведенный, запускал в небо одну за одной поочерёдно зеленые и красные ракеты.
— Думаешь, он слепой?
Старостенок тяжело вздохнул, облизал сухим языком губы и поднял голову в сторону только что расстрелянной вертолетами вершины. В его глазах, на пересохшей слизистой появилась влага.
Глядя на Старостенка, ротный решил, что тот спятил. Губы бойца растянулись в уродливой, вымученной улыбке. Через мгновение солдат смеялся безудержным идиотским смехом. Кузнецов не на шутку испугался за парня.
— Ты чё, Старый? Ты чё?…
— Этого еще не хватало, — Белинский тронул солдата за плечо.
— Та пошли вы все в жопу! — закричал сквозь смех Старостенок и выдернул рукав из ладони замполита.
Офицеры только недоуменно переглянулись. Старостенок ткнул пальцем в сторону обгоревшей вершины и, заикаясь от смеха, прокричал:
— Хрена вам всем! Он — живой!.. Ха, ха… Живой, Данко!..
Кузнецов обернулся в сторону высоты и все понял. Над позицией Белограда развевались клубы сигнального оранжевого дыма. Дрожащими от волнения руками он поднес к глазам трубу. Оптика послушно приблизила высоту. Но рассмотреть что-либо он не успел.
Рация снова потребовала связи на внутренней частоте роты. Белинский догадался, что вызывали с одной из БМПшек.
Белинский мгновенно сообразил, что по внутренней связи мог вызывать только прибывший прапорщик, воспользовавшись радиостанцией одной из машин.
— Саня, Ветлин! — прокричал замполит.
Кузнецов бросился к рации:
— На приеме!
— Здравия желаю, командир! Как вы там?
— Терпимо.
Кузнецову не терпелось задать главный вопрос:
— Что у вас там происходит? Зачем им всем сержант?
— Не знаю.
— А тебе он зачем?
— Береги его, командир? Я ему телеграмму везу.
Кузнецов еще не понял, что телеграммы солдатам приходят сюда только в одном случае:
— Какую еще телеграмму?
— Мать у него… Не дождалась…
У ротного выпал из руки микрофон.
— Что там, Саня? — спросил Белинский
Все это время он пытался по реакции командира понять суть его разговора с прапорщиком. Кузнецов поднял на замполита полные горечи глаза и передал только что услышанное:
— Мать у него… Не дождалась…
Белинский еще не понял:
— Умерла?… У Ветлина?
— Да нет, Ваня… У Белограда…
Белинский даже привстал:
— Как это?.. О, Господи!..
Хоть скорбное известие и не касалось его непосредственно, но на фоне всего, что произошло за этот день, поразило замполита до глубины души. С необыкновенной ясностью он представил, как ему придется искать слова, чтобы сообщить все это сержанту и каким ударом это известие станет для Белограда, и без того уже находящегося на грани самоубийства.
— Он рассказывал, что у нее сердце больное. Вот и не дождалась…
Кузнецов не нашел, что ответить. Он переживал те же чувства. Потухшим голосом ротный вымолвил:
— Старый — ракету… Зеленую…
Старостенок все слышал. Сейчас он сидел на коленях перед офицерами и страшными глазами навыкате следил за их лицами, будто пытаясь в их глазах найти опровержение услышанному. После команды ротного он часто закивал головой и потянулся к вещмешку. Тут же повернулся обратно и растерянно произнес:
— Кончились…
Белинский молча толкнул в сторону Старостенка свой вещмешок. С тяжелым сердцем ротный поднес к глазам свою трубу и принялся искать вершину, на которой оставил сержанта.
