Россхаупт отпустила ее.
— А для тех, кто часто ревет и вообще устраивает сцены, у меня есть кое-что получше, чем плетка. Вот, гляди, — она нагнулась и подняла деревянный башмак. — Возьму его и разобью в кровь твое смазливое личико!.. Ты была бы не первая, кого я убила вот этими руками, понятно? — и она стукнула девушку каблуком по лбу. Лицо эсэсовки налилось кровью, Иолан была бледна как мел.
— Обуйся, бери бумаги и пойдем, — сказала надзирательница и бросила башмак на ногу Иолан. Та вскрикнула «ой!» и тотчас закусила губы. Потом обула башмаки, вытерла слезы, повязала на голову платок и пошла за надзирательницей.
Плетка снова была спрятана в сумку. Визит Россхауптихи в остальные два почти пустых барака был коротким. Кое-где она проронила две-три фразы, потом повела секретаршу в контору мужского лагеря. Там сидели Хорст и Зденек. В глубине, за занавеской, Бронек занимался уборкой. Хорст отрапортовал, Россхауптиха улыбнулась ему: «А, мой немецкий красавчик!» Польщенный Хорст погладил усики.
— Ты ведешь картотеку? — строго обратилась надзирательница к Зденеку, перед которым стояло два ящика — картотека живых и картотека мертвых. Какой ты национальности? И почему у тебя не пришит треугольник?
— В Освенциме нам дали куртки без треугольников. Я чех, политический.
— Ein Tscheche?. - грубо засмеялась Россхаупт. — «У чехoв много блохoв», — сказала она по-чешски с сильным судето-немецким акцентом. — Не так ли?
— Не совсем, — улыбнулся Зденек. — Здесь, в Германии, у нас завелись еще и вши.
Это было дерзостью, и Зденек не получил оплеухи только потому, что надзирательницу обеспокоило слово «вши».
— Фуй, и у тебя тоже?
— Сегодня утром я нашел всего трех. Но если так пойдет и дальше, скоро их у нас будут тысячи.
Россхаупт записала на клочке бумаги «Произвести дезинсекцию», потом обратилась к испуганной Иолан, которая все еще стояла со слезами на глазах:
— Вот видишь, к этим мужикам нельзя подходить близко, они грязные. Ты сядешь вон там… — Она показала на свободное место Фредо. — Чех даст тебе карточки женского лагеря и чистые бланки, и ты снимешь копии. Работай молча, не вздумай ни с кем разговаривать, а то… в общем, сама знаешь, она взглянула на Хорста, который все еще стоял навытяжку. — А что мне делать с этим опасным щеголем? Не хочешь ли проводить меня на кухню?
— С удовольствием, фрау надзирательница! Прошу вас.
— Тебя я уже не считаю заключенным, — сказала она ему по дороге. — Ты ведь знаешь, что фюрер дает тебе возможность отличиться на фронте и загладить все твои проступки.
— Да, у нас поговаривают об этом… Я высоко ценю великодушие фюрера.
— Рада слышать. В Дахау мне сказали, что из вашего лагеря пойдет тринадцать человек.
— Jawohl! — сказал Хорст и запнулся. — То есть… к сожалению, нас только двенадцать. Сегодня утром выбыл самый бравый…
— Что с ним случилось?
— Умер. Представьте себе, убит, фрау надзирательница.
— Что ты говоришь? И кто же его убил?
— Загадочная история, — сказал Хорст, радуясь, что они уже подходят к кухне и разговор кончается. Не выболтал ли он лишнее? С эсэсовцами надо быть осторожным…
— Погоди, остановись-ка! Какая такая загадочная история? Разве не выяснено, кто его убил? Может быть, сам Копиц? — Ее глаза блеснули. Недурно было бы узнать что-нибудь, компрометирующее этого противного рапортфюрера.
— Нет, нет, — поспешил ответить Хорст. — Убийца — заключенный. Польский еврей, парикмахер Янкель… Во время бритья он перерезал Паулю горло.
— Так что же тут загадочного?
Хорст смутился.
— Есть слух, что парикмахер действовал по наущению… Все выяснится, герр рапортфюрер сейчас расследует дело.
* * *
После ухода надзирательницы и Хорста в конторе воцарилось молчание. Зденек передвинул карточки на другую сторону широкого стола, и Иолан начала усердно заполнять их. Не поднимая головы, она все писала и писала, лишь иногда украдкой утирала глаза, и ее плечи чуть вздрагивали. Зденек с минуту наблюдал, потом спросил:
— Что с вами? Вы плачете?
Девушка не ответила.
— Меня вы можете не бояться, — продолжал он немного погодя. — А кстати, мы здесь не одни… Бронек! Покажись барышне!
Поляк выглянул из-за занавески и весело подмигнул.
— Добрый день, — сказал он по-польски. Слегка испуганная Иолан бросила на него быстрый взгляд. Но круглая голова Бронека, торчавшая из-за занавески, выглядела так забавно, что юная венгерка не удержалась от легкой улыбки.
— Ну вот, то-то! — сказал Зденек. — Что такое с вами стряслось, почему вы такая перепуганная?
Девушка хотела что-то сказать, но покосилась на дверь и промолчала.
— Вас обидела эта эсэсовская стерва?
Иолан кивнула, и из глаз ее закапали слезы. Зденеку очень хотелось встать, обойти стол и погладить по плечу эту маленькую красивую девочку.
Иолан по-детски излила ему свою обиду.
— Она ругала меня грязной свиньей и еще бог знает как за то, что у меня на ногтях следы лака. У нас в классе все девочки красили ногти. Разве в Германии это грех?
— Не знаю, — засмеялся Зденек. — Здесь грех все, что не нравится эсэсовцам. Значит, вы так недавно в лагере, что у вас еще не сошел лак с ногтей?
Она снова кивнула.
— Летом я была с мамой в…
— Ну, ну, только не плачьте! У меня вот тоже еще сохранилась кое-какая памятка о прошлом…
Он вытянул левую руку и показал ей безымянный палец, на котором виднелся след кольца — узкая полоска незагорелой кожи.
— Это от кольца? — спросила Иолан. — Вас тоже взяли недавно?
Зденек грустно улыбнулся.
— Нет, уже почти два года назад. Но в Терезине у меня не отнимали обручального кольца. Я, видите ли, женат.
— А где ваша жена?
Опасаясь, что, если речь зайдет об Освенциме, маленькая венгерка опять заплачет, Зденек ответил небрежно:
— Не знаю, где она сейчас. Наверное, ей легче, чем мне.
— Это хорошо, что вы можете не бояться за нее. Моя мама, к сожалению…
— Меня зовут Зденек, — поспешно прервал он. — А как вас? Я не знаю вашего имени.
— Иолан Фаркас.
— Ага, вспомнил. Уроженка Будапешта и одна из самых младших в группе. Вам шестнадцать лет.
Она улыбнулась.
— Вы всю картотеку знаете наизусть?
— Это входит теперь в мои обязанности.
— А что вы делали раньше?
— Работал на киностудии.
Услышав это, Иолан почти забыла о всех своих огорчениях и о страшной надзирательнице. Молодость взяла свое.
