Пребрана тут же отвесила ему подзатыльник и принялась что-то негромко выговаривать. Олег отвернулся к лошади, прошел к ее спине, проверил, насколько аккуратно оседлали. А то ведь это дело такое — одна маленькая складка на потнике, а за день спину до мяса прогрет.
Очень скоро кованая рать, собрав немудреные пожитки на спины заводных коней и поднявшись в седло, тремя полками развернулась в степи и размашистой рысью пошла дальше через степь — на юг, на юг, на юг… Через два часа Олег уже знал, в какую сторону обратил свой меч великий князь — для человека, хоть раз ездившего на юг отдыхать или в командировку, не узнать Перекопский перешеек было невозможно.
До самого полудня полки продвигались по полоске земли между двумя морями, после чего степь опять раздалась далеко в стороны. Еще час неспешной скачки спокойным шагом — и войско вышло к какой-то узенькой речушке. Встало на короткую дневку, чтобы напоить коней, вытравить ими растительность в радиусе около километра и слегка перекусить людям.
Дальше кованая рать направилась вверх по реке, легко перескакивая узкие притоки. Река постепенно мелела, становилась всё уже, и, может быть, именно поэтому князь Владимир приказал вставать на ночь еще задолго до сумерек — но зато рядом с водой.
И действительно, новым утром конные полки отвернули от реки, двигаясь уже на юго-запад. Слева медленно поднимались горы, покрытые густыми девственными лесами, но близко к ним рати не приближались, предпочитая идти степью, с ходу перемахивая вброд немногочисленные мелкие речушки. Потянуло свежестью, и Середин понял, что темный простор справа — это не далекие, темные от зелени луга, а самое настоящее море, разленившееся от жары, а потому лежащее совершенно ровным, без всяких волн, зеркалом.
Полки перешли на шаг, что означало близкую дневку. И действительно, вскоре войска вышли к очередной мелководной речке, могущей напоить тысячи людей и коней — но не способной хоть как-то задержать их движение. Доставая из котомки вяленое мясо, Олег обратил внимание, что многие бояре надевают броню. Немного поразмыслил — и начал пробиваться к княжеской свите, благо узнавали его ныне почти все и он по-прежнему считался одним из ближних советников Владимира.
Великий князь демонстративно потчевался тем же, чем и остальные — салом, холодным мясом, сырой водой. И делал это тоже как все — сидя на кинутой на землю попоне и разложив немудреную закуску на ней же. Здесь особого беспокойства не наблюдалось, а потому Олег решил лишней тяжести на больной бок не навешивать и бриганту пока не надевать.
Чуть больше часа отдыха — и кованая рать снова пошла на рысях. Пять километров, десять — не замедляя хода, конница влетела в очередную речушку, взметнув ввысь радужное облако прохладных брызг, повернула на запад, и в полках начались странные изменения. Многие ратники продолжали идти как есть — в легких рубахах, ведя в поводу заводных коней, а другие, в тегиляях, куяках, кольчугах, разбиваясь на сотни и полусотни, во весь опор торопились вперед.
Привстав на стременах, ведун нашел глазами великого князя со свитой. Нет, они никуда не спешили.
— Боярин! Боярин ведун! — окликнули его.
Олег поморщился: можно подумать, имени у него нет. Только ведун да ведун.
— И тебе здоровья, боярыня Пребрана, — поклонился девушке Середин, кивнул ее холопу и служанке. — Как настроение?
— Ты не знаешь, отчего тут все разъезжаются? Нам как поступить — остаться али за ними гнаться?
Середин пожал плечами, пнул пятками гнедую и, нагнав свиту, начал протискиваться между боярами к великому князю. Но тут его слух различил далекий колокольный звон.
— А вот и Корсунь! — громко сказал Владимир. — Как лагерь разобьем, приведите ко мне грека.
Олег начал понимать, в чем дело, и придержал гнедую, скача в общем темпе. Впереди постепенно прорисовывался город — обширное поселение на морском мысу, отрезанное от степи высокой каменной стеной. Перед стеной раскинулись палисады — пригород из деревянных домиков с легкими загородками и небольшими возделанными участками. Было видно, как по улицам между этими постройками носятся всадники, бегают люди. Кое-где островерхие шлемы мелькали во дворах, возле распахнутых дверей. Сам город уже успел закрыть ворота, на стенах и башнях стояли лучники и время от времени стреляли вниз.
Великий князь остановился, не доезжая до палисадов, замер, оглядывая чужой город, его укрепления, башни, стены, ворота…
— Ворота греки хитро поставили, — неожиданно произнес вслух Владимир. — Боком выстроили, издалека в них ничем не попасть. А коли пороком бить, так вдоль стены ставить придется. Совсем не подойти будет.
— Что ты делаешь, великий князь! — издалека возмутился монах, подъезжая к свите. — То ведь Корсунь, град союзника и, может, скоро родича твоего, базилевса Василия. Что же ты урон чинишь, людей хватаешь?
— Это хорошо, что ты появился, грек, — спокойно кивнул Владимир. — Ступай, передай горожанам, что своим визитом почтил их великий князь Киевский Владимир, жених сестры властителя их, базилевса Василия. Желаю я здесь, в стенах их города, приезда невесты своей дождаться. Посему — пусть откроют ворота.
— Как… Как… — пару раз заикнулся Ираклий. — Как же, ничто не оговорив, сразу о приезде договариваться?
— Разве мы не договорились, грек? — повернул голову к византийскому посланнику великий князь. — Ты от имени базилевса мне руку его сестры Анны пообещал. Разве же не торопится она уже к своему супругу, ко мне то есть? Раньше встретимся — короче для нее путь станет.
— Но… Но не сказывали ничто о сроках! — вскинул руки монах. — И о Корсуне не сказывали!
— Ужели не откроют? — удивился Владимир. — То неуважение, неуважение явное к гостям честным, к родичам базилевса и ему самому. Грех спускать сие оскорбление мово родича. Боярин Борислав! Как лошадей расседлаем — забирайте их всех и отводите от города на день пути. Не то ведь всю траву округ вытравят. Забирай дружину черниговскую, да идите с табунами, от татей чужих скакунов наших берегите. Боярин Радул, место для моего шатра выбери. А тебе, боярин Колян, первый штурм сего града доверяю. Поутру и начнем.
Ведун думал, что воины русской рати расположатся в домах захваченного пригорода, но боярин Радул предпочел поставить лагерь примерно в километре от города, на берегу моря. А палисады в первый же день начали разбирать: бревна затачивали и вкапывали вокруг стоянки, солому с кровли, жерди забора и прочие деревяшки размером поменьше сваливали в кучу. Селение на глазах превращалось в пустыню, и только по натоптанным пятнам дворов, рыхлым черным прямоугольникам подполов и прямым дорожкам можно было угадать, что недавно здесь были улицы, дома, мастерские. Тела греков никто не убирал — кто-то из не успевших скрыться за стенами города решил оказать сопротивление бронированным воинам, кто-то попал под горячую руку, кого-то зарезали рабы, когда поняли, что к ним пришла свобода, а одного, как услышал Олег, запороли насмерть холопы, узнав, что у того было сразу четыре русских невольника и столько же невольниц. И, может, обошлось бы — но грек сдуру удивился, что на него ругаются из-за каких-то тупых варваров. Похоже, византиец не обладал особым интеллектом, коли завел такие разговоры в кругу приличных людей.
