Арни присвистнул.
– Я это предвидел. Помнится, даже предупреждал тебя.
– Верно.
– Нет надежды возобновить это?
– Нет. Надо мной все еще висит угроза. И кончится ли все это когда-нибудь?
– Никто не знает. Конечно, чем больше проходит времени, тем лучше. Однако ты читаешь газеты и знаешь, что и через многие годы находят виновников. А пока и четырех лет не прошло.
– Да. Это был глупый вопрос.
– Жаль. Я очень хотел бы, чтобы ты преодолела все невзгоды. Мне тяжело видеть, как ты страдаешь. Если бы я был в силах помочь тебе, то сдвинул бы для этого горы.
Тронутая его словами, Гиацинта сказала:
– Моя мать называет тебя принцем, и я согласна с ней.
– Как поживает твоя мама?
– Работает за двоих. Еще она встретила очень хорошего человека, и я очень рада за нее, хотя вижу ее редко. Но мы собираемся с ней во Флориду на День благодарения. А почему ты спросил?
Арни помрачнел.
– Я не хотел портить тебе аппетит и собирался сказать об этом после обеда. Джеральд забирает детей в этот день на чью-то яхту, а затем куда-то хочет повезти на Рождество и Новый год. Кажется, в Акапулько.
Вилка Гиацинты звякнула о тарелку.
– Он не может так поступить!
– Боюсь, что может. Я пытался отговорить его, но он уже принял решение. Тебе остаются февральские каникулы, вот что Джеральд обещает.
– Обещает! Я похожа на нищенку, выпрашивающую у него милостыню! А если он скажет: «Сегодня нет милостыни, для вас ничего не осталось»? Что тогда?
– Успокойся, Гиа. Такое не произойдет.
– И ты можешь это гарантировать?
– Я никогда ничего не гарантирую. Но не верю, что он посмеет. Поешь немного, Гиа. Мужчины не любят тощих женщин.
– Мужчины! – с горечью воскликнула Гиацинта.
– Ты до смерти напугана и страшно сердита, верно? Ничего удивительного. Я знаю, это мерзко, но что ты можешь сделать? Вероятно, Джеральд и сам сожалеет об этом, но не признается. Так что бери десять дней в феврале. И ты отлично проведешь это время с детьми.
Арни ободряюще улыбался и олицетворял собой покой и тепло.
– Ладно. Я настраиваюсь на февраль. Незачем биться головой о каменную стену.
– Хорошо, Гиа, что ты так на это смотришь. И все должно быть отлично.
Одно дело – принять героическое решение, а другое – его выполнить. На работе приходилось держаться бодро и улыбаться, а вот дома ее обступали видения и страхи, вспоминалось прошлое, полное ошибок. Настоящее порождало смятение, будущее было неопределенным.
Вечером накануне Дня благодарения, который Гиацинте пришлось провести с гостями Лины в ее роскошном доме, она вдруг утратила решимость. Францина перед этим приглашала дочь поехать на Запад и навестить членов семьи, но Гиа отказалась. Поскольку Францина летела из Нью-Йорка, сегодня она должна была провести вечер с Гиацинтой. Разговор неизбежно зайдет о Джеральде, о жестокости, о возмутительном отношении к бывшей жене, о тайне, и снова мать спросит, почему Гиацинта не хочет рассказать ей, в чем все дело.
Это было слишком. Вскочив со стула, Гиацинта подбежала к телефону и набрала номер Джеральда.
– Это я! – крикнула она в трубку. – Что ты со мной делаешь? Тебе доставляет удовольствие мучить меня? Ты настоящий дьявол!
До Гиацинты донесся бархатный голос, который когда-то так очаровал ее.
– Дьявол? Не знал об этом. Должно быть, все зависит от точки зрения.
Он был спокоен и, похоже, даже слегка насмешлив. Если бы Джеральд находился сейчас рядом с ней в комнате, она наверняка ударила бы его.
– Почему ты не пускаешь ко мне детей? Они мои, слышишь? Это я их родила! Я нянчила и кормила их, а ты… ты…
Джеральд глубоко вздохнул:
– Гиацинта, ты слишком эмоциональна и склонна к истерии. Я не отбираю у тебя детей. Тебе не на что жаловаться. Ты говоришь, что я мучаю тебя. Чем? Потому что изменил планы на каникулы?
– Это далеко не все. Эти твои омерзительные женщины…
– Омерзительные? Кто это тебе сказал?
Гиацинта не собиралась выдавать Арни.
– Эмма и Джерри, – ответила она. – В основном Джерри. Знаешь ли ты, что он смотрит порнографию по кабельному телевидению поздно ночью?
– Нет, я не знал, но непременно разберусь с этим. У меня очень напряженная работа, и я не могу за всем углядеть.
– Я тоже занята, и…
– Я слышал о твоем успехе, это очень впечатляет, но…
– Успех или нет, а я бы сумела присмотреть за детьми.
– Дети не страдают, Гиацинта. Они здоровы и ухожены. Взгляни на них. Это видит всякий.
– Они страдают, Джеральд. Они хотят жить с матерью, как и большинство детей.
– Ну а эти дети не могут, поэтому незачем к этому возвращаться. Ты добровольно подписала бумагу – цену за мое молчание. – Голос Джеральда стал колючим. – Ты должна быть благодарна, потому что мне не следовало так поступать. Не следовало возвращать тебе улики, найденные на газоне.
– Что же это за мир, где нет прощения и понимания?! – воскликнула Гиацинта. – Кто-то же может воздействовать на тебя…
– Воздействовать на меня? А ты попробуй воспользоваться законным способом. Ты ведь знаешь, что с тобой случится.
Гиацинта не помнила, кто из них первый повесил трубку. Кипя от ярости и обливаясь слезами, она бросилась на постель.
Когда спустя несколько часов в дверь позвонили, Гиацинта все еще лежала. Вспомнив, что к ней должна приехать Францина и переночевать у нее, она поднялась и пошла открывать.
Мать была в дорожном наряде с небольшим чемоданчиком в руке. Лицо ее выразило ужас.
– Боже мой, что случилось?
– Ничего. Я плакала.
– Это я и сама вижу. А что произошло? Ты только взгляни на себя!
Из зеркала на Гиа смотрело печальное, бледное лицо, обрамленное спутанными черными волосами.
– Я разговаривала с Джеральдом.
– Ну и что он?
– Я хочу забрать детей, а он не желает и слышать об этом. Пожалуйста, не спрашивай меня больше ни о чем. Ты и сама все знаешь.
Францина прошла в комнату, сняла жакет и приготовила вещи на ночь. Когда она вернулась, Гиацинта лежала на диване, глядя в потолок. Францина села рядом и окинула дочь тревожным взглядом.
– Конечно, нет смысла снова просить тебя объяснить мне все.
Гиацинта посмотрела на мать и, заметив в ее глазах жалость, опять разрыдалась.
