Когда саксы пленили короля Вортигерна, его сын Вортимер выступил против них. Мы с Амвросием сражались с саксами в армии Вортимера. В нескольких битвах мы разгромили саксов, но эти подлые твари отравили Вортимера и убили его отца. У бриттов больше не было короля, начались раздоры, армия наша распалась. Тогда саксы вновь подняли голову, с огнем и мечом они прошли по мирной Британии. Бриттов же охватил страх, никто не думал о сопротивлении. И тогда Амвросий поднял знамя, вокруг которого сплотились последние бритты и римляне. Он повел нас в бой, и я был ему верным другом и соратником. В жестокой битве при Виппедесфлете мы победили. Лишь один из пяти воинов вернулся тогда с поля боя. Там же на поле битвы мы побратались с Амвросием, и я принес клятву верности ему как верховному королю всей Британии. А он назвал меня братом…
С этого все и началось. После битвы Амвросий женился. Его избранницей была прекрасная Игрейна, ей было всего семнадцать, и такой красоты я не видел никогда в жизни. Я был околдован. Еще там, на свадьбе, стоя рядом с Амвросием, сидя за праздничным столом, я не мог отвести взгляд от ее чудесных глаз. Что-то случилось со мной… И я возжелал жену моего друга, моего брата, моего короля.
Между тем, война продолжалась. Я и мои воины всегда были рядом с Амвросием. Британия стала единой, перед Амвросием склонились все ее вожди и короли. Да, мы были едины и побеждали. Саксов прижали к морю, оставалось последнее усилие, и мы вышвырнули бы грязных псов туда, откуда они пришли, и Британия наслаждалась бы благословенным миром, как в римские времена.
Я ни на миг не забывал Игрейну, ее образ стоял у меня перед глазами всегда. Но я знал, что любовь моя безумна, и старался вырвать ее из моего сердца. Я искал забвения в битвах, меня стали считать величайшим воином Британии. Но каждый раз после победы, когда мы возвращались домой, я вновь видел Игрейну, и меня охватывало пламя. Этот огонь жег меня нестерпимо, а она… Я знал, что она тоже любит меня. И вот это случилось.
Амвросий выступил против Хенгиста. Я же задержался, чтобы встретить подкрепления, вызванные мной из Арморики. Игрейна оставалось в укрепленном Тинтагеле, Амвросий боялся, что с его женой может что-то случиться, ведь проклятые саксы то и дело устраивали набеги. В тот день ко мне явился Мирддин. Он принес мне письмо от Игрейны. Она писала о своих чувствах ко мне, и я узнал, что она испытывает тот же жар, что и я. Кто бы устоял на моем месте? Амвросий был далеко… Но я все еще колебался. Мирддин же уверял меня, что Амвросий ни о чем не узнает, говорил, что Игрейна ждет меня, и проникнуть в Тинтагель будет легко, а сам он поможет мне, выдумав какой-то предлог. И я не устоял. Вместе с Мирддином отправились мы в Тинтагель. И там, на супружеском ложе моего брата и короля, Игрейна стала моей…
Отшельник надолго умолк, по его щеке скатилась слеза. Бочонок давно опустел, Петрей молча встал, взял еще один, выбил пробку и наполнил кружки. Утер благодарно кивнул и продолжил рассказ.
— Амвросий узнал о том, что случилось. Узнал сразу. Не знаю, как. Он вернулся немедля. Гнев его был страшен, и я бежал из Тинтагеля, но Игрейна отказалась последовать за мной. Амвросий был в ярости, он приговорил ее к смерти. Этого я стерпеть не мог, и тогда впервые пролилась кровь. Я напал на Тинтагель вместе с моими людьми. В том бою сложили головы многие воины Амвросия, а бритты вновь бились против бриттов, на радость кровожадным саксам. Я спас Игрейну, и быстрый корабль умчал нас в Арморику.
Но недолго мы наслаждались счастьем. Амвросий созвал войска, которые собирался вести против саксов, и вышел в море. Я тоже призвал своих воинов, но не мог решиться начать братоубийственную войну. В глазах Амвросия я был предателем и гнусным изменником. Но хуже всего было то, что я и сам так считал. Да так оно и было на самом деле. Игрейна не могла смириться с тем, что она стала причиной войны, в которой брат идет против брата. Ее решение было твердым, и я не мог ей помешать. Она ушла в монастырь, посвятив себя Богу. Я был в отчаянии, но еще более терзала меня моя измена. Амвросий же и слышать не хотел о мире. Тогда, чтобы избежать войны с ним, хоть немного искупить мою вину, а может, просто затем, чтобы пасть в бою, я откликнулся на призыв римского императора, выполняя старинную клятву моих предков. Я увел армию в Галлию, выступив против готов.
Ну а дальше вы знаете. Видно, боги прокляли меня. При Деоле мы попали в ловушку, готы уничтожили мою армию, но я не погиб, хоть и бросался с мечом в руке в самую гущу битвы. Верные воины спасли меня против моего желания. Истерзанный всем, что случилось, я, верно, помутился рассудком. Меня отвезли к бургундам, Гундиох принял меня благосклонно, но я не мог оставаться среди людей. Едва оправившись от ран, я ушел. И вот с тех пор я живу здесь. Один. И не хочу возвращаться. Ты сказал, что Амвросий погиб. И в этом я чувствую свою вину. Если бы не моя измена, если бы не преступная страсть, вспыхнувшая в моей душе, он был бы жив, а Британия свободна. Такова моя история, римляне. Теперь вы можете судить, каков был Риотам, на которого вы возлагаете ваши надежды…
Захваченный рассказом Утера, Фульциний не заметил, как выпил немало пива. Он чувствовал, что опьянел, и вместе с тем испытывал симпатию к этому благородному воину, пусть он и не был римлянином. Ему хотелось сказать что-нибудь ободряющее, но он не решался. Петрей, на которого рассказ, судя по всему, не произвел особого впечатления, хмыкнул и, помолчав немного, сказал:
— Боги направили нас сюда не случайно, Утер Пендрагон. Подумай об этом. Варвары торжествуют над Римом, и есть в том и твоя вина. Но теперь ты можешь искупить ее, сражаясь под римскими орлами. Разве не хочешь ты спасти мирных граждан от мечей готов и саксов? Не хочешь вернуть мир Арморике и Британии?
— Я не знаю, чего я хочу. За эти годы я привык быть один, посвящая себя трудам и молитвам, в ожидании смерти и небесного суда. Если бы вы не пришли, я окончил бы здесь свои дни… В этом мире у меня больше нет никого и ничего. Мне не за что вновь обнажать свой меч.
— Ты ошибаешься. И это потому, что ты поспешил отгородиться от мира.
— О чем ты?
— То, что ты нам поведал, для меня не новость. Мне рассказал об этом Красс. А ему — некий сенатор, который знаком с твоим учителем Мирддином. Игрейна действительно ушла в монастырь, как вы их тут называете, но там она родила сына. Твоего сына.
Взгляд Утера вонзился в Петрея, как клинок в грудь гладиатора.
— Что ты сказал?!
— У тебя есть сын, Утер. Его забрал Мирддин. И он же стал ему приемным отцом.
Утер вдруг оказался на ногах, опрокинув скамью. Молниеносным движением сорвал со стены меч, и — Фульциний не успел глазом моргнуть — стол развалился на две половины. Марк вскочил, хватаясь за свой собственный меч. Мелькнула мысль, что отшельник окончательно спятил, но тот, выразив этой вспышкой охватившие его чувства, столь же внезапно успокоился.
— Я иду с вами, римляне, — сказал он. — Меч Утера Пендрагона, законного короля Арморики, да принесет смерть нашим врагам!
— Давно бы так, — усмехнулся Петрей. — И так кучу времени потеряли.
