— Наверно, так.
Комната казалась темной, чувство ночного вторжения не покидало их. Феликс, хоть и обескураженный её словами, все ещё дрожал от желания. Ночь, близость Энн, сила, которую он в себе ощущал, — все внушало ему, что он может, что он должен вырвать у неё согласие. Он сказал:
— Вы ошибаетесь. Но это неважно. Подождем, посмотрим, что вы тогда решите. Я же вам сказал, что не тороплюсь.
— Если я сейчас не могу сказать «да», значит, и вообще не могу, — отозвалась она бесцветным голосом. — Смешно было бы требовать, чтобы вы ждали. Рэндл может вернуться. Сейчас, когда я услышала машину, мне уж почудилось, что это он, а не вы. Он может вернуться. Это правда. И эта правда все решает. — Она роняла слова тяжело, заученно, не глядя на него.
Неужели она это серьезно, подумал Феликс, или она его испытывает, хочет, чтобы он применил силу? Он чувствовал, что у него хватит решимости втолкнуть её в «мерседес». Он сказал, чтобы выиграть время:
— Вы в самом деле думаете, что он может вернуться? Вам не кажется, что это наивно?
— Я думаю, что возможность такая есть. И Миранда так думает, даже больше, чем я. А она его знает.
— К черту Миранду!
— Уезжайте, Феликс, — сказала она тупо.
Он прикусил губу, вздернул подбородок и по её выражению понял, что вид у него устрашающий. Он сказал:
— Я люблю вас, Энн, я восхищаюсь вами, но порой мне кажется, что вы запутавшаяся, сентиментальная дура.
Она посмотрела на него сурово и печально.
— Простите меня, Феликс, я не могу толком объяснить, но я уверена. Ох, родной мой, давайте не будем тянуть. — Голос её сорвался.
Феликс дрогнул. С некоторыми женщинами он прекрасно умел обращаться. Но что делать с ней — не знал. Самый контраст парализовал его. Если бы он только мог сломить её взглядом, жестом.
— Я вас не отпущу, — сказал он.
Энн смотрела на него с отчаянием, в её глазах были боль и страх. Словно подождав, что он сделает, она сказала:
— Понимаете, я должна оставить Рэндлу путь к отступлению.
— Рэндл, Рэндл, а почему для разнообразия не поступить так, как вам самой хочется? Или разучились?
— Может быть, и разучилась, — произнесла она медленно. — Я как-то себя не вижу. Я вижу его. И никакая это не самоотверженность. Просто он слишком существует.
— А меня вы не видите?
— Вас, — сказала она. — Да. В том-то и горе.
— Вы хотите сказать, — он старался понять не слова, а её лицо, — что я стал… для вас… невидимым? Вы меня не видите, потому что я… просто что-то, чего вам хочется? — Он боялся выразиться слишком ясно. Но очень уж жестоким казалось, что она вот так, почти автоматически отрекается от него, отрекаясь от собственных желаний. Что ему, как и ей, не знать счастья только оттого, что для неё так ощутимо существует отсутствующий Рэндл.
— Откуда я знаю, чего мне хочется? — сказала она уже с раздражением. — Мне ничего не хочется, я от всего отказываюсь, потому-то я и врежу другим, и Рэндлу вредила, и вам повредила бы, наверно.
— Я вас не понимаю. — Он подошел к ней ближе. — Вы никому не можете повредить. Вы хорошая, а хорошее не может быть дурным. Вы говорите абстракциями. Будьте естественны со мною, Энн. Не насилуйте себя, дайте себе волю. И ради всего святого перестаньте молоть чепуху. — Он шагнул к ней, стал рядом.
— Не надо, — сказала она робко, почти жалобно, глядя на него снизу вверх. — Я делаю то, что должна. Я прикована к Рэндлу, понимаете, прикована.
Он протянул к ней руки, но снова их уронил. Ему хотелось схватить её и раскачать, хотелось упасть перед ней на пол и с криком зарыться головой в её колени. Он сказал тихо:
— Перестаньте, Энн.
— Вы должны уехать, Феликс, — сказала она тем же апатичным, неуверенным тоном. — Как вы теперь поступите?
Боль и гнев охватили Феликса. Он не мог ей поверить. На минуту захотелось её уязвить. Он сказал:
— Что ж, если бы я дал вам меня прогнать, пришлось бы, очевидно, устраиваться по-другому. Уж конечно, я не раскис бы. Уехал бы в Индию. Возможно, женился бы на ком-нибудь. Жениться мне нужно, и поскорей, не то совсем высохну. Но я хочу жениться на вас, черт возьми.
— А… Мари-Лора? — спросила Энн, шаг за шагом отступая от него к окну.
— Что Мари-Лора?
— Вы как-то обещали мне показать её портрет, — сказала Энн. Она вся сжалась, была напряженная, бледная.
Зачем она мучает себя и меня, думал Феликс.
— Да, — сказал он раздраженно. — Он у меня с собой. Желаете посмотреть? — Он порылся в кармане. Там все ещё лежало письмо Мари-Лоры, а при нем снимок, который он недавно сунул в тот же конверт. Он мельком взглянул на него и сам вздрогнул: умница, длинноносая, с узкими темными глазами и пышным каскадом почти черных волос. Мари-Лора. Он протянул снимок Энн.
Энн только глянула и расплакалась.
— О боже правый! — сказал Феликс и зашагал по комнате.
— Простите, — сказала она, стараясь сдержать слезы, и положила снимок на стол. — От этого я могла вас избавить.
— Слушайте, Энн, — сказал Феликс. — К черту Рэндла и Мари-Лору. Они здесь ни при чем. Мы оба устали, издергались. Гнать сюда в такую поздноту было сумасшествие. Идите спать, а утром мы ещё поговорим.
— Нет, нет, — сказала Энн и снова заплакала, — этого мне не вынести.
— Так что же вы, хотите, чтобы я уехал сейчас?
Она молча кивнула, уставившись на поднятый в руке платок, не вытирая медленно стекающих слез.
— Энн, — сказал Феликс, — вы меня любите?
Она ещё помолчала, потом, все так же глядя на платок, сказала хрипло:
— Да. Но, наверно, недостаточно. Или не так, как нужно.
Феликс весь застыл. Произнес сухо:
— Так бы и сказали. Это упрощает дело. Конечно, я уеду. Только надо было сказать раньше.
— Да вы не понимаете! — Она подняла голову как бы с отчаянной мольбой. — Вы не понимаете. Я вас люблю, видит бог, люблю. Но я не вижу выхода. Я до сих пор слишком связана с Рэндлом. Он слишком реален. Но я вас люблю. Ох, Феликс, мне так трудно, помогите мне! — Ее голос поднялся до жалобного вопля. Она разрыдалась, потом затихла, бессильно свесив руки, с мокрыми от слез щеками.
Феликс удрученно поглядел на нее:
— В вашей жалости я не нуждаюсь. И в ваших увертках тоже. Разумеется, я не буду вам навязываться. Обо мне не тревожьтесь. Я уеду в Индию. Больше вам досаждать не буду. Насчет Рэндла вы, по-моему, ошибаетесь. Но надо думать, вы вправе любить не меня, а его. Надо думать, вы вправе как угодно относиться… к вашему мужу.
Эти слова тяжело упали между ними, и Энн застонала. Она повторила едва слышно:
