Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 77
— Погодите, — теперь уже растерялся я, невольно переходя с вельможным старцем на «вы», — вы вместе со своим колдуном заманивали случайно попавших в ваш дом людей в волчью яму, вы убивали крестьян и отчет собираетесь держать только перед Богом? Я вас правильно понял? Вы считаете себя невиновным?
— Да, — уверено сказал Павел Петрович, — в чем моя вина? Не входи в чужое имение, не трогай того, что тебе не принадлежит, и никто на тебя не посягнет. Не ленись, трудись в поте лица, почитай старших, и будет тебе за то не кара, а ласка и награда!
— Да, пожалуй, в этом есть своя логика, — признал я.
— Именно! — похвалил он, мою сообразительность, кажется, впервые посмотрев на меня без испепеляющей ненависти. — Если родился рабом, то будь хорошим рабом, а родился господином, будь хорошим господином!
— Я обдумаю ваши слова на досуге, — пообещал я. — А что вы скажете о моем спутнике? У него к вам очень большие претензии!
— Ты говоришь об этой потерявшей стыд женщине в мужском платье? — сказал он, повернувшись в сторону застывшей на месте Матильды. — Она недовольна тем, что я приказал своим холопам ее…
Он не успел договорить, француженка с отчаянным криком как тигрица бросилась на него и располосовала лицо ногтями.
Погожин вскрикнул и, защищая глаза, шарахнулся в сторону, не удержался и опять повалился в грязь. По-моему только это и спасло его от обезумевшей фурии. Он уже лежа на земле, успел закрыть лицо руками и закричал почему-то женским голосом:
— Помогите, убивают!
— Подлец! Негодяй! — выкрикивала Матильда, готовая, не пожалев своего мундира, броситься за ним в грязь, только бы добить.
— Погоди, что ты делаешь, — схватил я ее за руки и оттащил в сторону. — Зачем тебе марать об него руки, мы его будем судить по всем правилам.
— Я сама хочу его убить, не мешай мне! — кричала она, яростно вырываясь.
Пришлось держать ее в объятиях, пока она не успокоилась. За это время Павел Петрович уже немного пришел в себя и рассматривал свои руки запачканные землей и кровью.
— Эй, Иван, — окликнул я лакея. — Возьми веревку от шатра и свяжи барина по рукам и ногам!
Лакей дико на меня посмотрел и попятился.
— Ты, что не слышал, что я приказал! — рассердился я. — Хочешь оказаться на его месте?
— Я, барина, по рукам и ногам? — испуганно переспросил он. — Самого барина?!
— Самого, черт тебя побери! — закричал я, начиная терять терпение. — Что ты стоишь как столб! Неси веревку!
— Я, я, я, — говорил испуганно лакей. — Нешто можно такое сделать! Все беды от грамотности!
К чему он это добавил, было совершенно непонятно. Мы с Матильдой строго смотрели на него, даже не пытаясь выяснить, чем ему так не угодила грамотность, ждали, когда принесет веревку. Он, с трудом передвигая ноги, подошел к палатке поднял моток и остановился на месте.
— Чего стоишь! — грозно сказал я, вытаскивая пистолет. — Вяжи барина!
Бедняга лакей, не имея мужества ослушаться грозного солдата, жалко улыбнулся поверженному господину и сделал в его сторону несколько шагов.
— Ванька, подлец, запорю! — крикнул тот. Лакей замер на месте, широко открыл рот и начал жадно глотать воздух. Мне уже стало его жалко, но отменить приказ я не успел. Он пошатнулся, выронил из рук веревку, и медленно опустился на землю. Глаза у него закатились, а тело начало бить дрожь. Когда я подошел, он был уже мертв. Видимо у него не выдержало сердце и разорвалось между долгом и страхом.
— Изверги, будьте вы прокляты! — шипел Павел Петрович, пока я связывал ему руки и ноги.
Когда с неприятной процедурой было покончено, между Матильдой и мной, начался спор, где хранить драгоценное тело барина. Она настаивала, что просто на земле, я из почтения к возрасту, на его же стуле. Погожин в дискуссии не участвовал, потому что внезапно потерял сознание.
Я проверил его пульс, он был только немного учащенным, и закралось подозрение, что он просто прикидывается.
Впрочем, умереть от апоплексического удара было бы благом для него самого и выходом для меня. Проявлять к этой чертовой твари милосердие я не собирался, как и не хотел марать руки казнью.
— Ладно, пусть лежит на земле, раз он все равно без памяти, — сказал я. После чего Павел Петрович сразу же открыл глаза и попросил воды.
Воды мы ему не дали, ее просто не оказалось в наличии, но как компромисс, посадили на стул. Связал я его не очень крепко, только так чтобы он не убежал, и не нужно было его охранять. Павел Петрович поерзав, угнездился на стуле и даже попытался завести с нами разговор.
— Зря вы считаете меня нехорошим человеком, — сказал он. — Я всегда поступал по совести и справедливости, согласно долгу и присяге.
Говорить с ним на морально-этические темы было пустой тратой времени, все равно каждый остался бы при своем мнении, но вот понять, зачем он травил и убивал совершенно незнакомых людей, было интересно.
— Меня интересует, не то, как вы убивали людей, думаю, это дело рук покойного колдуна, но зачем вы это делали? — спросил я.
— Не нужно было без спроса входить в чужое имение, — не задумываясь, ответил он.
О святости собственности он уже упоминал, поэтому пришлось построить вопрос по-другому:
— Если вам так дорого ваше имение, почему вы не поставили там сторожей. Те же две женщины, что там жили, могли его охранять.
Погожин-Осташкевич задумался, потом все-таки нашел ответ:
— Каждый должен понимать что должно, а что не должно делать!
— Ну, если так рассуждать, то я вас сейчас могу зарезать со спокойной совестью, потому что вы поступали не так, как считаю я должен поступать русский дворянин, к тому же православный.
— Это совсем другое дело! — заволновался он. — Зачем вам меня убивать, моя жизнь и так настоящий ад!
— Может быть, но ад достаточно комфортный, — возразил я.
Он, кажется, не понял последнего слова, но смысл уловил правильно, потому что пояснил:
— Тело мое может быть, и пребывало в неге, но душа давно опустилась на самое дно ада!
— Это отчего же так? Продали душу Дьяволу? — с любопытством поинтересовался я.
— Ничего я Дьяволу не продавал, но когда Господь лишил меня моего единственного сына, а потом жены, моя душа опустилась в преисподнюю! Может быть, я так мстил судьбе и людям за потерю самого дорогого, что у меня было в этой жизни, — патетически воскликнул он, как и большинство негодяев, находя подлость не в себе, а в окружающих.
Я вспомнил неоконченный рассказ Сеславина о сыне старика и не удержался от подколки:
— А мне говорили, что непомерной жестокостью вы сами погубили своего сына!
Если бы я знал, что он на это так отреагирует, то удержался бы от бессмысленной жестокости.
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 77
