Тут надо все очень тщательно взвесить, просчитать А приняв решение, выработать стратегию и тактику…
Елена вернулась в город преобразившейся: движения ее стали порывисты, в глазах появился и уже не исчезал странный голодный блеск, на щеках выступил румянец. Умываясь с дороги, она пела в ванной, за ужином потребовала добавки, за завтраком разбила чашку и умчалась на работу, впервые в жизни забыв пропуск. Через полтора часа этот пропуск увидела на обеденном столе Лидия Тарасовна и со значением посмотрела на мужа.
— Разберемся, — сказал на это Дмитрий Дормидонтович.
К концу дня он знал о Воронове все, что ему нужно было знать, вечером он заперся в кабинете и долго беседовал по телефону с профессором Сутеевым из Бехтеревки, который уже два года пользовал Елену. Дождавшись, когда Елена ляжет спать, он вызвал на кухню жену и проинформировал ее, что принял решение. Лидия Тарасовна, выяснив некоторые подробности, с этим решением согласилась.
На следующий день, к самому концу рабочего дня Воронова пригласили в партком. Туда он шел с некоторой опаской, а оттуда — в настроении весьма приподнятом. Его жизненные цели получили заметную корректировку, причем в положительную сторону.
Вечером, когда Елена с аппетитом уплетала вторую порцию яичницы, а Дмитрий Дормидонтович, отужинав, удалился в свой кабинет, Лидия Тарасовна спросила:
— Когда же ты нас познакомишь со своим Вороновым?
Рука, держащая вилку с куском ветчины, дрогнула и остановилась.
— С моим Вороновым?
Елена донесла вилку до рта, долго, нахмурив лоб, пережевывала и только тогда посмотрела на мать с кривоватой улыбкой.
— С моим, значит? Откуда узнали, не спрашиваю. Партийный телеграф… Хотите — пожалуйста. Когда угодно.
— Пригласи его на послезавтра.
— Почему не на завтра?
— У отца выездное заседание. Он приедет поздно.
— Понятно. Значит, послезавтра.
Елена замолчала. После ужина она ушла к себе, а оттуда в ванную. Помывшись и почистив зубы, уже в ночной рубашке, подошла к матери пожелать спокойной ночи. Лидия Тарасовна поцеловала ее в щеку, и когда Елена уже направилась к двери, спросила:
— Любишь его?
Елена резко развернулась, посмотрела в глаза матери и, отведя взгляд, бросила в пространство:
— А как же!
Она поспешила прочь, пряча от матери презрительную ухмылку. Любишь? Если это любовь, то та еще…
После сцены в лесу его отношение к ней сделалось подчеркнуто дружеским, участливо-доверительным. В поле он вставал с ней в одну борозду, подтаскивал ведра и ящики, расстилал для нее клеенку, когда она садилась на ящик передохнуть. Потом они уходили к реке, в лес, засиживались вдвоем под столовым навесом, когда остальные уже расходились по койкам или на вечерний выпивон. Он рассказывал про методики аутотренинга, до которого был большой любитель, про лечебный бег трусцой, про колоссальную полезность позитивного мышления, которым сейчас увлечен весь Запад… Она слушала, кивала, улыбалась, а внутри корчилась от унижения. «Хотела этого? Так получай, получай!»
Его рассказы неизменно скатывались к любимой теме: недоразвитости и порочности большинства человечества, собственной исключительности, собственных планах на будущее, получивших в последнее время внезапный толчок на с теплой улыбкой смотрела в его самодовольное лицо — харю! — и время от времени подначивала его:
— Капстрана? Это совсем несложно. Сейчас многие ездят, и надолго. Контакты расширяются. Через отца проходит множество дел такого рода. Например, финны очень заинтересованы…
— Конечно, «мерседес» лучше, но в наших условиях «Волга» практичнее. Никаких проблем с запчастями, техобслуживанием… Говорите, все-таки есть проблемы? Не знаю, у отца это дело поставлено отлично…
— Ближе к центру? Побольше? Решается за день. Масса свободной жилплощади. В исполкоме есть целый отдел… Отец, конечно, в курсе…
— Разумеется, кому, как не вам, с вашей квалификацией, опытом, талантом…
«Боже, какая мерзость! Ну ничего, терпи, голубушка. Еще не вечер. Он у тебя за все ответит». Слушать его, сидеть с ним рядом, принимать его знаки внимания было невыносимо, и она упивалась собственными страданиями и грела себя мстительными мечтами, видя этого человека растоптанным, униженным, перемазанным в грязи, извивающимся у ее ног… Любовь?!
Когда он перешел на «ты» и в первый раз назвал ее «Леночка», она чуть не взвыла. Но тем приятнее было стерпеть, собраться с силой, прижаться к нему щекой, выдавить из себя: «Витенька».
В городе он открыто, на глазах у всего отдела, дарил ей цветы, билеты в театр, провожал до метро. Кузин и бабы не выходили из состояния тихого шока. Когда она пригласила его к себе, чтобы представить родителям, он просиял самым омерзительным образом. Было это через день после доверительной беседы в парткоме. Надо же, какое совпадение!
Он явился минута в минуту, в роскошном светло-сером костюме-тройке, благоухая дорогим одеколоном, с букетом пышных алых роз и огромной коробкой импортных конфет.
Они вчетвером посидели в гостиной совсем недолго. Потом Дмитрий Дормидонтович встал и решительно пригласил Воронова к себе в кабинет. Виктор Петрович получил исчерпывающее представление о тех благах, которые получит сразу и в перспективе, об обязанностях, которые принимает на себя в обмен на эти блага, и о штрафных санкциях за неисполнение этих обязанностей. Последнее было, конечно, неприятно, но договор был заключен и скреплен рукопожатием.
Учитывая категорическое пожелание невесты и еще некоторые обстоятельства, эту свадьбу, в отличие от свадьбы брата, решили сыграть без всякой пышности, в семейном кругу. Представителя загса пригласили прямо на дом, где и произошла церемония. Елена держалась идеальным образом до самого последнего момента, когда им предложили скрепить свой союз поцелуем. Тут она не выдержала и пребольно укусила Воронова в губу. Он стерпел, только посмотрел на нее с удивлением и обидой. В этот момент он страшно пожалел, что ввязался во все это дело.
Гостей практически не было. Кроме жениха с невестой, ее родителей и матери Воронова, совсем простой старушки, взявшей на себя всю готовку и почти не вылезавшей из кухни, был только Павел. Он сильно похудел и выглядел усталым. После первых тостов и закусок он извинился, отправился в бывшую свою комнату, которая теперь стала «уголком» Лидии Тарасовны, и прилег на диван. Через некоторое время туда заглянула Елена.
— Мы столько не виделись. Как ты?
— Ничего. Устаю сильно.
— Как дочка?
— Растет. Зашла бы как-нибудь, взглянула на племянницу.
— Некогда. Ты же видишь.
— Вижу. Жить будешь здесь или у него?
— Не у него, а с ним. Но в этом доме. Мы обменяли его квартиру.
— Хрущевскую «двушку» на сталинскую «трешку»? — Павел грустно улыбнулся.
