Двадцать седьмое апреляПочему это у меня никогда не получается приходить в восторг по какому-либо поводу?
Меня прокатили, прокатили, прокатили — так обидно, что я даже не могла радоваться солнцу, мне казалось, что я разлечусь на тысячу миллионов кусков. Тело переполняла кипучая энергия, и я знала, что должна избавиться от нее. Я пыталась успокоиться с помощью техники глубокого дыхания и мини-медитаций, но ничто не могло удержать меня от того, чтобы совершать то, о чем мне было даже сложно подумать.
Я зашнуровала кроссовки и отправилась на пробежку. Именно. Я послала к черту брехливую псину на заднем дворе и пришла к выводу, что йога не для меня. Дома никого не было, и я подумала, что никто не узнает. Даже если меня застукают, какое кому до этого дело? Отец вряд ли будет настаивать, чтобы я вернулась в спорт, время-то упущено.
Я не бегала уже месяцев шесть. И после первой сотни метров мое тело запротестовало.
КАКОГО ЧЕРТА ТЫ ЭТО ДЕЛАЕШЬ?
Но я заставляла себя двигаться. Через некоторое время я почувствовала, что вошла в старый и знакомый ритм. И поняла, как я по этому скучала. Не по соревнованиям, а по простому бегу. По себе. Вот кто я: просто бегунья.
На протяжении своего сорокапятиминутного променада я почти не думала о своем главном вопросе. Да и вообще ни о чем. Меня ждут стиснутые зубы, нахмуренные брови и потный лоб.
— ЧТО ЗДЕСЬ ТВОРИТСЯ? — завопил отец, как только я вошла в дверь.
— Я просто пробежалась, — ответила я, убежденная, что психанул он по этому поводу. Если я могу бегать по улицам, то и по стадиону пару кругов нарезать для меня не проблема. Но дело оказалось не в этом.
— ЧТО ЭТО ТАКОЕ?! — дико закричал отец, размахивая конвертом у меня перед носом.
Я выхватила его из рук. Толстый конверт из колледжа Колумбийского университета.
— Джессика Линн Дарлинг! Что это такое?! — закричала мать.
Конверт уже был вскрыт.
— Ну, вы уже посягнули на мою личную жизнь, вот и скажите мне…
— Ты не поедешь в Нью-Йорк! — хором закричали они.
Я вытащила письмо. Оно начиналось со слов: «Поздравляем! Вас зачислили в Колумбийский колледж, класс 2006 года».
Боже мой!
«Мы приносим свои извинения за задержку по вине технических проблем…»
БО-ЖЕ-МОЙ!
«…и мы сожалеем, если по этой причине у Вас возникли какие-либо неудобства».
Неудобства-шмеудобства! Пытка ожиданием была еще цветочками по сравнению с пыткой зачисления, поскольку реакция родителей была столь грозной и ужасной, что я даже и не предполагала, что такое может быть.
— Ты поедешь в Пьедмонт со стипендией.
— Нет. Это место — полное дерьмо.
— Мы не будем платить за тебя, если ты пойдешь в вуз, который расположен возле Граунд Зеро!
— Колумбия вовсе не рядом с Граунд Зеро! Это в ста кварталах!
— Знаешь, почему? — спросил мой отец. — Потому что террористы не стали бомбить Гарлем! Это уже не военная зона!
Мы прекратили ругаться, когда охрипли.
Я не сдамся. Ни за что. Меня не волнует, что мне придется одалживать миллионы и впахивать на тысячах работ. Борьба того стоит. Я это знаю.
Двадцать восьмое апреляЯ думала, что прием гостей в доме невесты с преподнесением свадебных подарков, — самый мучительный ритуал в современном обществе, со всеми этими суеверными традициями, вроде разрезания ленточки и прочего.
Но сегодня я поняла, что есть кое-что похуже.
Преподнесение подарков будущему ребенку.
Никого, кроме меня, не смущали полнота и пот, льющийся с лица будущей матери. Бетани не могла развернуть больше трех подарков подряд без того, чтобы не отлучиться в туалет пописать. Это делало и без того медленный и мучительный ритуал еще более медленным и мучительным.
И будто бы это мероприятие не было таким тошнотворным, моя мамочка распиналась слащавым ути-пути тоном, чтобы скрыть, что она все еще бесится из-за Колумбии. Когда троюродная тетка, или четвероюродная сестра, или бог знает кто еще, с кем я имела родственные связи, но едва знала, задавали мне вопрос, мама повторяла игриво один и тот же ответ.
— Джесси приняли во все вузы, куда она подавала заявление! — говорила она, обнимая меня за плечо и сжимая чуть сильнее, чем нужно. — Она еще не решила. Мы дадим вам знать, как только она примет решение.
А я просто стояла, тупо и отмороженно улыбаясь.
Наконец мне на помощь пришла Глэдди.
— Джей Ди! А ну-ка, паркуйся рядом!
На ней был небесно-голубой брючный костюм и нежно-розовый берет. Ее ходунки все еще были зелеными, как в День святого Патрика, что встревожило меня. Неужели никто в «Серебряных лугах» не смог помочь ей разобраться с цветами, коль скоро она сама не может?
— Что такое творится, Джей Ди? — спросила Глэдди. — Ты словно таракана проглотила.
— О, я просто ненавижу подобные мероприятия, — вздохнула я, плюхаясь на стул рядом с ней.
— Чегой-то? Чего ты так ополчилась?
Бетани открыла коробку, обернутую в бумагу с буквами алфавита.
— ПОДОГРЕВАТЕЛЬ ДЛЯ БУТЫЛОЧЕК! — закричала она на весь дом.
Глэдди уставилась на свою Подарочную Лотерейную Карточку.
— Тут написано «подогреватель для бутылочек»?
— Да, — сказала я, указывая на верхний левый угол. — Вон он.
— Подогреватель для бутылочек! — заорала она. — Черт же побери, а!
— В обшем, — продолжила я, — я просто ненавижу все эти глупые ритуалы. Предполагается, что они должны быть забавными и запоминающимися, но на самом деле все тухло.
— Людям нужны ритуалы, — сказала Глэдди.
— ПАМПЕРСЫ! — провозгласила Бетани.
Глэдди сверилась с карточкой.
— Видишь тут памперсы, Джей Ди? Совсем я что-то слаба глазами стала…
— Нет, — ответила я.
— Мошенники! — крикнула она в пространство и снова обратилась ко мне: — Это все дает людям какую-то надежду, то, ради чего стоит жить.
— ВИДЕОНЯНЯ!
Глэдди протянула мне карточку, и я вычеркнула видеоняню.
— Мы должны выиграть, Джей Ди!
Я вздохнула, занятая другими мыслями.
— А вот я вперед не заглядываю.
— Почему это?
— Потому что как только я начинаю о чем-то мечтать, все оборачивается полной задницей. Вверх по лестнице, ведущей вниз. Безопаснее не заглядывать вперед.
— ПОСТЕЛЬНОЕ БЕЛЬЕ!
