— Знаете, а я, кажется, встречал этого кузена Пьера Андрези… Такой высокий худощавый молодой человек, бородатый и взъерошенный, я бы сказал, слегка эксцентричный?
— Трудно определить, у меня в лавке темновато, а он был в крылатке, скрывавшей фигуру, — только представьте себе, в такую жару! Шляпа надвинута до бровей, дымчатые очки, борода как у Гюго… Да, пожалуй, даже очень эксцентричный! Что ж, не буду вас больше задерживать, до встречи, прошу прощения за беспокойство.
Кэндзи проводил часовщика к двери, и они уже раскланялись, когда тот щелкнул пальцами:
— Вспомнил! Он заинтересовался разными карманными часами, долго их рассматривал, и я заметил у него на левой ладони широкий рубец. Это вам о чем-нибудь говорит?
— Нет.
Как только часовщик удалился, сильно озадаченный Кэндзи, забыв про клиента, взбежал по винтовой лестнице на второй этаж.
— Айрис, девочка, ты не занята? Мне нужно срочно отлучиться, а эти бездельники Виктор и Жозеф где-то пропадают. Не могла бы ты… э-э…
— Поиграть в продавщицу? Конечно, папочка. Право слово, я так скоро превращусь из девушки, которая не слишком-то дружна с литературой, в книжного червя!
— А по-моему, этот омнибус мне удался! Что скажешь, Кошка?
На дальнем плане картины у подъема дороги остановился желтый омнибус «Компани женераль», старик подпрягал цугом к двум гнедым першеронам третьего. На облучке кучер в каррике[113]и цилиндре из вываренной кожи с серебристой лентой наблюдал зрелище, которое вскоре должно было предстать и взорам тех, кто увидит законченное полотно. Семейство акробатов, пока лишь набросанное несколькими штрихами, готовилось к выступлению. Выстроившись в ряд и уперев кулаки в бока, мужчина, женщина и шестеро детей в трико стояли, касаясь друг друга локтями, и, казалось, ждали, когда художница вдохнет в них жизнь.
Кошка невнятно мяукнула и почесала за ухом.
— Ты права, чего-то не хватает. — Таша задумалась. — Может быть, дождя? Что, если на мою труппу прольется дождь?.. Нет, тогда все получится слишком унылым.
Насвистывая начало третьей части Севеннской симфонии Венсана д’Энди,[114]которую она слышала совсем недавно на концерте, куда ее водил Виктор, девушка принялась размышлять над цветовой гаммой. Долой черный, он сгодится только на цилиндр кучера. Как говорил Одилон Редон: «К черному цвету надлежит относиться с уважением, ибо когда его много, он легко обесценивается». Вспомнились и другие изречения, например Дега: «Свет отливает оранжевым; тень человеческой плоти красновата; в полутень добавьте зеленого и избегайте белого». Таша погрызла ноготь, не обращая внимания на Кошку, которая терлась о ее лодыжки. Нет, все-таки нужно довериться интуиции, Виктор все время твердит ей: «Будь сама себе наставницей».
Таша положила на столик палитру. Мысли перескакивали с одного на другое, никак не получалось сосредоточиться. Художница прошлась по мастерской, заткнула пробкой флакон с керосином для разбавления красок, поставила его рядом с бутылочкой сиккатива и тюбиком кадмиевой лимонно-желтой.
«Когда пишу маслом, я, как Пуссен,[115]не ведаю сомнений, но едва лишь откладываю кисть — перевоплощаюсь в котенка, который не может устоять перед игрушкой», — подумала девушка, пощекотав Кошкин нос бахромой. Бахрома была на шишечке, шишечка — на шнурке, шнурок плясал в руке Таша, и одуревшая от счастья Кошка впала в неистовство. Прыгая по мастерской, она разметала боты и штиблеты, опрокинула стопку книг на полу, вцепилась зубами в тапочек.
Таша, прихватив по дороге яблоко, подошла к столу, на котором лежала целая куча набросков к одному эпизоду из гомеровской «Одиссеи»; колдунья Цирцея на них с удовлетворением наблюдала, как Одиссеева команда мореплавателей превращается в стадо свиней. Художница давно билась над этой сложной композицией и уже чувствовала вину перед издателем — все сроки вышли, он нервничал. Повздыхав над Одиссеевыми и собственными невзгодами, она, однако, поворотилась к столу спиной, бросила яблоко на кровать и снова встала перед холстом. В голове немного прояснилось.
В этот момент Кошка громким мяуканьем изъявила желание выйти.
— Срочная необходимость? Ну пойдем, радость моя.
Они направились по двору к запертой на ключ двери квартиры. У Кошки были свои маленькие привычки — как только Таша ее впустила, зверушка бросилась в кухню к своему лотку, наполненному порванными газетами, и начала яростно в нем рыться. Таша, оставив дверь открытой, вернулась в мастерскую. Поразмыслив над картиной еще некоторое время, решительно взяла палитру и смешала кобальт с охрой, напевая тему из все той же симфонии Венсана д’Энди. А когда она собиралась добавить в краску немного осветлителя, в мастерскую влетела Кошка — хвост трубой, хребет дугой, шерсть дыбом, уши прижаты.
— Что с тобой, радость моя? Встретила во дворе чудовище? Кого же, соседского щенка или маркиза Карабаса?
Кошка, не обращая на хозяйку внимания, порскнула в угол, за нагромождение рам и картин. Заинтригованная Таша вышла во двор. Никого, только мошки вьются над водоразборной колонкой. Прищурившись от закатного солнца, девушка понаблюдала за причудливым воздушным представлением, рассеянно коснулась по дороге рукой ветки акации и вошла в квартиру. После того как у нее украли фотоаппарат, Виктор навесил на окна ставни и велел ей всегда запирать дверь, даже если идет поработать в мастерскую. Не зажигая лампы, Таша обошла комнаты, возмутилась в очередной раз поведением Эфросиньи — та во время ежедневной уборки с маниакальным упорством переставляла в спальне тумбочку ко входу в туалетную комнату.
В зеркале отразилось бледное даже в полумраке лицо — незнакомка с непокорными рыжими волосами, загадочное создание из сонма призраков, населяющих фантазии Гюстава Моро.[116]Таша вгляделась в свое отражение, послюнила палец, вернула на место выбившуюся прядку. Да что же в ней загадочного? Глупости. Она — женщина, всей душой устремленная к независимости, творчеству и любви, не сфинкс и не суккуб, которыми одержимы все художники-мужчины, будь то символисты или натуралисты.
Из туалетной комнаты послышался треск — словно рвалась ткань. Нет, это кто-то чиркнул спичкой — пляшущий огонек свечи выписывал во тьме дверного проема каббалистические знаки.
— Виктор? Ты вернулся?
