И он видел это, о, он прекрасно понимал, в каком состоянии находится жертва. Подчеркнуто гордая осанка Тамары не ввела его в заблуждение. Он откровенно издевался над ней, растягивая удовольствие. Заставил ее повернуться вокруг своей оси, оценивая фигуру. Посетовал на то, что Тамара так плохо одевается. А теперь сидел молча и ждал. Смотрел, как удав на кролика. Предоставлял ей самой предложить цену за освобождение отца.
– Я могу увидеть папу? – спросила Тамара, сцепив руки за спиной.
– Ты пришла просить свидание с отцом? – фальшиво удивился Тутахашвили. – Так бы сразу и сказала. Зачем же было морочить мне голову. Садись, пиши.
– Что писать?
– Как что? Заявление. Месяца через полтора мы его рассмотрим и вынесем решение. – Тутахашвили издал серию квакающих звуков, заменявших ему смех. – Если решение будет положительным и если не случится ничего экстраординарного, то ты увидишься со своим ненаглядным папочкой. – Он прикинулся озабоченным. – Кстати, как у него со здоровьем? На следующей неделе обещают похолодание, а камеры государственных преступников, сама понимаешь, не обогреваются. Топлива даже на законопослушных граждан не хватает.
Произнося эту тираду, Тутахашвили дважды снял и положил трубку зазвонившего телефона.
– Я согласна, – прошептала Тамара.
– Вот и отлично. Держи. – Приподнявшийся над столом полковник протянул ей шариковую ручку. Ширинка у него была расстегнута.
– Я согласна, – повторила Тамара громче, продолжая держать руки за спиной.
– Что? – Тутахашвили шутовски приложил ладонь к уху.
– Я. Согласна. Спать. С вами.
– Она согласна, ха! А меня ты спросила? Так не пойдет. – Тутахашвили снова поднял трубку и швырнул ее на жалобно дилинькнувший аппарат. – Ты попроси меня, попроси как следует. Может быть, я соглашусь, а может быть, – нет. Все зависит от того, насколько ты будешь искренней, дикая кошка.
– Пользуйтесь мною, как хотите, – отрывисто заговорила Тамара, сплетая пальцы в замысловатые узлы. – Сколько угодно, как угодно, где угодно. В любое время, в любом месте.
– В любое место? – заквакал Тутахашвили.
– Как хотите. Только отпустите папу.
– Опять папа…
– Да. Это мое единственное условие. Не условие – требование.
– А вот я сейчас выдвину ответное требование, – пригрозил Тутахашвили. – Велю тебе раздеться догола и прогуляться в таком виде по коридорам управления. А потом ты спляшешь и споешь для уголовников в общей камере. Нравится тебе такая идея? Нет? Мне тоже не нравится, когда от меня чего-то требуют.
– Извините, – прошептала побелевшими губами Тамара, едва не вывихивая сцепленные за спиной пальцы.
– Уговорила. – Тутахашвили расплылся в улыбке. – На первый раз прощаю. Сегодня тебе не придется делать ничего экстравагантного. Для начала ты снимешь все, что у тебя надето под юбкой. – Наморщив нос, он милостиво добавил: – Саму юбку можешь оставить, она нам не помешает.
– Хорошо, – решительно тряхнула волосами Тамара. – А потом? – Ее зубы непроизвольно клацнули.
– А потом ты ляжешь сюда. – Тутахашвили похлопал ладонью по крышке стола. – Сама ляжешь, а ноги свесишь. Так будет удобно. Я проверял. – Он выжидательно облизнулся. – Ну? Что же ты стоишь? Ты не стой, ты действуй.
– Отвернитесь хотя бы! – попросила Тамара, безуспешно пытаясь проглотить упругий ком, вставший поперек горла.
– Обычно я отворачиваюсь от баб, когда они мне надоедают. – Тутахашвили встал, крутанул стул спинкой вперед и сел на него верхом, выражая всем своим видом готовность насладиться приятным зрелищем. – На тебя мне пока что смотреть приятно. Пользуйся этим.
– Дверь…
– Что дверь?
– Закройте ее, пожалуйста, – пролепетала Тамара.
– Не-ет, так не пойдет, – протянул Тутахашвили. – Я хочу, чтобы ты не забывала: в любую минуту ко мне может кто-нибудь войти и увидеть, что я с тобой вытворяю.
– Зачем это вам?
– Чтобы ты старалась изо всех сил. Спешила доставить мне удовольствие. Мне не нужна вареная рыба. Я люблю, когда горячо и с перцем. – Тутахашвили издевательски ухмыльнулся.
Страдая от невыносимого унижения, Тамара разулась, избавилась от колготок, стащила трусики, сунула скомканную одежду в сумку.
– Пообещайте, что уже сегодня папа выйдет на свободу, – сказала она, не поднимая пылающего лица.
– Укладывайся, кошечка, – прикрикнул Тутахашвили, смахивая со стола бумаги и канцелярские принадлежности. – Еще недавно ты была дикая, а скоро станешь совсем ручная. Только ноги раздвинь пошире. Я люблю, когда просторно.
– Вы не ответили! – крикнула Тамара, трясясь, как в лихорадке.
Грубые руки схватили ее за талию, оторвали от пола и припечатали к столу.
– Я отвечу, – пообещал нависший над ней Тутахашвили. – Все зависит от твоего рвения. Покажи, на что ты способна.
Вместе с участившимся дыханием из его рта доносился такой тошнотворный смрад, что Тамару едва не стошнило. Она готовилась к неминуемому, как к смерти. И повторяла про себя: прости меня, Женя…
Прости меня…
Прости…
70
Выйдя из здания жандармерии, Галактион Галишвили направился не домой, а куда глаза глядят – просто так, прогуляться на радостях. Он шел и улыбался. Несмотря на пасмурную погоду, на сердце было светло и радостно. Шагая по тротуару, Галишвили испытывал необычайный подъем. Ему казалось, что он способен парить в воздухе. Стоит только оттолкнуться посильнее, и ты уже летишь. Как в чудесных детских снах.
Но что скажут люди, увидевшие старика, вздумавшего передвигаться столь необычным способом? Чтобы не смущать их, Галишвили шел чинной, степенной походкой, приличествующей его возрасту и положению в обществе. Он ведь был писателем, заслуженным деятелем советской литературы. И его взгляд сохранял прежнюю зоркость, отмечая массу деталей, которые могли понадобиться при работе над новым романом.
В снующих по городу маршрутках гомонили юные тбилисцы, уже не очень хорошо понимающие русскую речь. Зато в старом городе ее можно было услышать повсюду – правда, с характерным грузинским акцентом. У входа на привокзальный рынок Галишвили задержался, чтобы посмотреть, как сердобольные женщины потчуют российских солдатиков сыром и хлебом. Вот и восстанавливается былое братство народов, подумал он с умилением.
Рынок шумел и мельтешил всеми цветами радуги. Купить здесь можно было все, что душе угодно, но Галишвили доставляло удовольствие просто слоняться между рядами, разглядывая всевозможную снедь, принюхиваясь к пряностям и подмигивая застенчивым девушкам.
Любил он бродить по Тбилиси, ничего не поделаешь. Если бы не пошаливающее сердце, то хорошо бы забраться на гору над Черепашьим озером, где расположен музей народной архитектуры – оттуда открывается бесподобный вид на городскую панораму. Или подняться на Мтацминду, где возле старинного храма похоронены Грибоедов и его красавица жена. Бродить по узеньким проулкам старого Тбилиси, заходить во все дворы, обвешанные гроздьями стираных простыней. Любоваться на древние памятники района Сиони. Предаваться отдохновению в удивительно уютных скверах и парках, которыми изобилует город и где в тени платанов играют дети, дремлют старики, секретничают юные девы с персиковым пушком на щеках. Приятно также слоняться по набережной Куры, заглядывая в кофейни, лакомясь наполненными душистым соком хинкали, угощаясь чарками кахетинского вина.
