Илья только многозначительно кивает: так все и было.
— Ну подождите! Вы что, не слышали, как талибы по городу молотили из всех орудий?
Димыч:
— Я сразу понял: артобстрел — отдаленно так, приглушенно. Но мы же знали, что Рамадан кончается.
— А как вы в землянку попали? — Это я опять.
— Пайса за нами приехал, с тем, вторым, — это все Димыч рассказывает. — Они рисковать уже не стали. Пайса автомат на нас навел, а тот связал руки. Потом затолкали в «уазик» — меня на пол, в проход за переднее сиденье, а Илюху — на заднее. Одеялом накрыл, и Пайса на него сел.
— Тяжелый, гад! — отозвался Илья.
— Остановились перед тем домом, нас вытолкали по-быстрому. И сразу в тот погреб. Там с обратной стороны щель была небольшая — ты до нее не дошел. Это чтобы дышать, и через нее нам утром лепешку кидали — одну на двоих на целый день. И пластиковую бутылку из-под пепси опускали. Ну, я понимаю, хлеба им жалко. Но воды-то могли давать, сколько нам нужно!
— Уроды! — заключил Илья.
— От холода мы как-то не так страдали. Да ведь?
— Подпол он и есть подпол. — Илья на радостях разговорился.
— Зимой и летом восемь градусов, — подтверждает Димыч. — Но самое унизительное, это, конечно… Ну, чего тебе-то рассказывать? Помнишь запашок!
Я кивнул:
— Так это всегда часть замысла — чтобы сломить человека. И часть наказания. В Османской империи, знаете, как казнили разбойников и душегубов? Преступника сажали в бочку, до краев наполненную жидким говном человеческим, и возили по городу. И каждую минуту — или через тридцать секунд, кто как — палач взмахивал мечом, и тот пролетал над самыми краями бочки. Преступнику, если он не хотел лишиться головы сразу, приходилось нырять. Потом он выныривал, чтобы набрать воздуха, и все повторялось.
— Клево! — оценил Димыч. — Я-то все время хотел этому Пайсе бошку просто оторвать, но это будет покруче!
— Неплохо придумано, — согласился Илья.
Это я составляю разговор из разных мест. К моменту, когда мы подъехали к гостевому дому, я едва знал из всего этого половину, а то и меньше. Я уговорил ребят не скидывать грязную одежду, пока не согреется вода в котле. Пока они мылись, Хан-ага собрал ее и унес. Я пытался, как мог, объяснить, чтобы он сжег все, но не уверен, что он меня понял, а если даже и понял, не уверен, что он поступил именно так.
В комнату ребята вернулись, покряхтывая от удовольствия. На дискотеку им было рановато, но выглядели они уже презентабельнее, а трехдневная щетина всегда в моде. Хорошо, что я вытащил тогда их сумки из вертолета! Кстати, про Фарука я им еще не рассказал.
— Вообще, — сказал я, — было бы правильно показать вас все же врачу. Пусть послушает легкие — все-таки три дня на холоде! Или больше?
— После обеда будет четыре, — уточнил Илья.
— Не знаю, я нормально себя чувствую, — заявил Димыч. — От текилы твоей, конечно, не отказался бы…
— Увы, ее с нами больше нет! — вздохнул я. — Могу предложить свои таблетки от простуды.
— Давай.
Хусаин с Хан-агой уже накрыли дастархан. Здесь, кроме чая, было все меню гостиницы. Я выдал парням по четыре таблетки — всегда надо начинать с ударной дозы. Для профилактики и я выпил парочку. Но, повторяю, хотя мне и приходилось время от времени с хрипом прочищать дыхательные пути, больным я себя уже не чувствовал.
В разгар обеда появился Асим. Сомнений в том, искренняя ли была его радость, что ребята нашлись, не было никаких. Он обнялся с одним, потом со вторым, потом, когда уже сел, то и дело толкал кого-нибудь в плечо.
— Мы хотим отправить вас домой прямо сегодня, — заявил он. — Мы не собирались — талибы совсем рядом. Но мы их отвлечем, и вы полетите. Неизвестно, что здесь будет завтра.
— А когда надо лететь?
— Вот-вот. За вами заедут, как только все будет готово.
Удивительно, но первое, что я почувствовал, была вовсе не радость. Я понял, что в Талукане образовалось множество людей, с которыми я хотел бы попрощаться.
5
Я успел только разобраться с пистолетом. Оружие — штука опасная, а возвращать его Гаде через Хан-агу мне не хотелось — сейчас же я был не в тюрьме! К тому же, это позволяло мне прозондировать, что стало с бесстрашным и гордым предводителем архаровцев — жив он, на свободе или уже арестован из-за пропажи изумруда? Асим как раз вышел во двор поговорить по рации, и я задержал Хусаина, пришедшего забрать лишнюю посуду.
— Вот, отец, передай, пожалуйста, командиру Гаде. Гада, понял?
Хотя я говорил по-русски, смысл моей просьбы был кристально ясен. Только ребята мои смотрели на меня глазами круглыми, как блюдца.
Хусаин кивнул и сунул пистолет в карман куртки. Не удивился, не смутился. Точно жив мой верный партнер по бизнесу. И похоже, пока на свободе.
А с Хан-агой мы вообще больше не увиделись. Когда Асим сказал, что мы можем ехать, парнишка, как и в прошлый раз, куда-то запропастился. Может быть, это было и к лучшему.
Я должен сделать одно признание. Мне еще тогда, когда он пришел ко мне в камеру с лекарствами, пришла в голову мысль, не предложить ли Хан-аге поехать со мной. Да, конечно, я прекрасно понимал, какой шок был бы для этого забитого и дичащегося мальчугана оказаться на Манхэттене! Но Хан-ага был еще и добрым, деликатным, смышленым и смелым человечком, а такие впишутся в любое сообщество. Я знал на сто процентов, что Джессика была бы не против. Мы даже подумываем о том, чтобы удочерить какую-нибудь маленькую девочку из неблагополучной страны. Да и множество административных проблем я бы уладил — и здесь, и в Душанбе, и в Москве, и в Штатах. Проблема была в том, что я бы привез домой маленького афганца, хотя ездил якобы в Туркменистан. А раз я был в Афганистане, мне пришлось бы рассказать, что я там делал. Что влекло за собой целый ряд других неизбежных объяснений. Джессика — человек очень искренний и прямой. Боюсь, она не поймет, когда узнает, что человек, с которым она прожила почти четырнадцать лет, совсем не тот, за кого себя выдает.
Со всеми остальными в гостевом доме я уже прощался пару дней назад, так что этого момента я не запомнил. Я оглянулся на оставшуюся слева мечеть — я не простился ни с муллой, ни с симпатичнейшим Мухаммадом Джумой. А нас торопили! Потом справа осталась улица, ведущая в больницу, где был Малек, который меня спас, и мой кровный брат, имя которого Малек, кажется, произносил, но я его не запомнил. Хотя нет, всплыло в памяти: Кадыр. Мы въехали в торговые ряды. Вон там, за арбой с посудой — лавка древностей, где я бы с удовольствием повидался еще раз с седобородым Аятоллой и его расторопным внучком. Навстречу нам шел патруль — один из басмачей, не лень ему было, тащил на плече ручной пулемет на треноге. Я вспомнил командира Гаду, его непокорный, гордый, полный достоинства вид. Ну, с оговоркой на мой европейский взгляд, пока он не открывал рот! Гада меня еще и беспокоил. Был еще рыжий охранник Наджаф, но мы только недавно с ним расстались. Был Фарук — но его я больше не увижу. Есть Асим — вон он улыбается, обернувшись с первого сиденья.
