и палящего зноя.
Наше чудо началось со взрыва, буквального взрыва в пустоте, и потом родилась страсть и хаос.
Здесь, в моменте, как раз и происходит наш большой взрыв.
Мы были созданы в огненном столкновении, и если ей хочется сражаться и проливать кровь, тогда я перетерплю ее гнев, я буду приветствовать ее ярость, потому что знаю, что ожидает нас потом.
Держа руку на мягком сгибе ее колена, я закидываю ее к себе на бедро, соединяя нас вместе, чтобы она не смогла предпринять еще одну атаку. Честно говоря, я не удивлен и даже не обижен ее манипуляциями. Я удивлен, что она до сих пор не ударила меня электрошокером.
— Я думал, что, рассказав тебе о своих мучениях, смогу заслужить хоть какое-то сочувствие, — говорю я, толкая ее спиной к стене. Она идеально прижимается ко мне. Мы созданы друг для друга.
— Я абсолютно ничего к тебе не чувствую, — чистое презрение озаряет ее прекрасные черты. — Хотя, нет. Благодаря тебе я знаю, что такое настоящая ненависть.
Злоба, сквозящая в ее словах, посылает горячий заряд по моей коже. Я скучал по ее губам, ее прикосновениям, даже по ее язвительности. Чувствуя, как ее тело прижимается к моему, чертовски трудно держать себя в руках.
Я толкаюсь между ее бедер, все мое тело горит от желания почувствовать ее кожу на своей.
— А еще теперь ты неплохо лжешь, — говорю я, проводя своим твердым как камень членом по ее лону. — Но я читаю язык твоего тела.
Ее рука прижимается к моей груди, выражение лица искажается смесью муки и желания.
— А можешь прочитать пощечину?
Я не останавливаю ее. Из-за такой близости угол наклона неудобный, и это несильная пощечина, но она все равно ударяет сильно, из-за чего скулу жжет.
Я не отвожу от нее взгляда. Ее грудь вздымается, демонстрирую декольте. Она — воплощение греха и искушения, и я не могу перед ней устоять.
— Господи, ты даже больше на человека не похож, — говорит она.
Стробоскопы, дым, аромат ее кожи — это воздействует на все пять чувств, вызывая во мне сильную бурю. Я не человек. Нет, она изменила меня, и я больше не просто мужчина. Какой-то зверь поселился внутри и скрежещет, стремясь вырваться наружу и заявить на нее права.
Мы сцепились в этой битве вместе, она смотрит с огненной ненавистью, а я не хочу ее отпускать. Музыка — это гребаный афродизиак, манящий меня, как песня сирены, попробовать ее губы на вкус.
Кажется, она чувствует мою настойчивость, и в ее глазах расцветает веточка паники.
— Ты теряешь свою цель, — говорит она, кивая в сторону танцпола. — Аддисин уходит.
Я даже не оборачиваюсь.
— Я здесь не из-за нее.
Она не выглядит удивленной. Она умная, уже все продумала. Чтобы найти ее, я воспользовался проницательностью Грейсона и изменил процесс преследования. Я должен был предположить, что Блейкли также начнет следить за своими предыдущими целями.
Поскольку Грейсон оставил мне мало времени и буквально прикрепил к моему телу предупреждающее тиканье, у меня нет времени, чтобы тратить его впустую. Я наблюдал за двумя целями.
— Верно, — говорит она. — Я почти приревновала, думала, я единственная женщина, которую ты пытал. Но она не подходит для твоего нового проекта по убийству.
Ее глаза сверкают осуждением… Она думает, что раскусила меня. Но понятия не имеет, с чем мы столкнулись.
— Правда гораздо более шокирующая, — говорю я.
— Если ты меня не отпустишь, я устрою сцену. Клянусь, Алекс.
Я задерживаю ее еще на мгновение, взвешивая риск поцелуя, и решаю, что ночные клубы не наше место.
Без словесного подтверждения я отпускаю ее, но только для того, чтобы взять за руку. Затем направляюсь к лестнице, которая ведет в закрытую секцию, соединяющую два здания. Пока она танцевала с другим мужиком, я осматривал здание, чтобы отметить все выходы и слепые зоны.
Она не сопротивляется мне, пока что. Она хочет уединения так же сильно, как и я.
Я снимаю цепочку, закрывающую доступ к двери, замок на которой я сломал ранее. Распахиваю металлическую дверь на лестничную площадку, затем тащу ее в уединенную уборную. Бас клубной музыки эхом разносится по узкому пространству. В ушах звенит, звуки искажаются и приглушаются, пока мой слух пытается приспособиться.
Ее рука выскальзывает из моей, и я поворачиваюсь к ней лицом. В мерцающем свете флуоресцентных ламп она еще красивее. Волосы растрепались после танцев, тушь размазалась, маечка облегает ее изгибы из-за влажности.
Какие-то эмоции пронизывают ее черты, но даже после всей моей документации и анализа, зарисовок каждого выражения, изучения каждого нюанса, мне трудно их расшифровать.
Она облизывает губы, и я превращаюсь в жалкого, завистливого негодяя, наблюдая за этим жестом.
— Ты поджег гребаную хижину, — говорит она.
Я моргаю, мои мысли лихорадочно скачут, пытаясь понять, что она имеет в виду.
— Я немного обезумел, — отвечаю я. — Меня отвергла любимая.
— Это слишком драматично, тебе не кажется?
Я делаю шаг к ней.
— Я пожертвовал делом всей своей жизни, чтобы освободить тебя, — бросаю я вызов.
— А потом начал все сначала, — выпаливает она в ответ, — тайно.
Все возражения застывают у меня на языке. Логически я понимаю, что аргументы бесполезны. Я ничего не могу сказать, чтобы убедить ее в своих доводах. Я действительно похитил ее. Проводил над ней эксперименты по изменению сознания против ее воли. Я пытал ее морально, физически, и потом бросил.
И затем, когда она ощутила небольшую степень стабильности, защищенности, я лишил ее этого, возобновив эксперимент. И никогда не посвящал ее во внутреннюю работу, держа ее в кромешной тьме неведения.
Я понимаю это ощущение беспомощности. Переживал подобное каждый раз, когда терялся в своей комнате с часами. Я не хотел, чтобы Блейкли оказалась там в ловушке. Вот почему уничтожил все.
— Я злодей, — говорю я, осмеливаясь приблизиться к ней еще на шаг. — Но у большинства злодеев есть веская причина с благими намерениями. Этого просто никто не замечает.
Например, научно доказать себе, что Блейкли способна любить.
— Я узколоб, когда дело доходит до моей работы, — добавляю. — Вижу только цифры, данные. Сосредотачиваюсь только на результате… упуская то, что буквально прямо передо мной.
Она засовывает руки в карманы джинсов, расправляя плечи.
— Я видела, как ты умирал, Алекс. Я видела, как горел дом. Ты позволил мне поверить, что сгорел насмерть в том пожаре.
Я наклоняю голову, внимательно оценивая мимику ее лица. На мгновение ее брови хмурятся, раздуваются ноздри, вырывается тяжелый, болезненный вздох, который тянется вдоль изящного изгиба ее шеи. Меньше чем на
