бы. Но колдовка расска зывать о том не собиралась, медведь же, единственный свидетель ворожбы, был с нею заодно. И только Рад, прилетевший проведать, живы ли, едва только свои заботы расхлебал, не стал охать. Деловито осмотрел колено, хмыкнул и сказал:
– И хуже бывает. Ничего, еще попляшешь!
– Да уж доплясалась один раз, – проворчал Рьян.
От дровен слышался размеренный стук. Ох и любил северянин махать топором! Дров уже до самой весны хватило бы, а он все колол да складывал диковинными стопками. Но Йага не мешала. А как помешаешь, коли добрый молодец при любом морозе обнажался по пояс и шел разминаться. А потом, взопревший и раскрасневшийся, растирался снегом и бегом в избу – целовать жену ледяными губами! Ради таких поцелуев и печь лишний раз протопить можно…
Что-то укололо в плечо, и колдовка завела руку за спину. Выдернула некстати пробившееся сквозь кожу перо. Перо переливалось под золотыми лучами, а если поглядеть на просвет, становились видны крошечные черные ручейки, что бежали по нему подобно жилкам. Йага подняла перо повыше и подула, и оно задрожало на ее ладони. Свернулось клубком, расправилось… И вспорхнула с ведьминской руки синица. Далеко не полетела, уселась на коровьем черепе у калитки и взъерошила перья. Девица улыбнулась:
– Спасибо, матушка.
Синица же строго чирикнула, точно бранясь, обронила на забор белесую каплю и полетела проверять хозяйство: все ли на месте?
Тут и Рьян подоспел.
– Ну куда ты, куда?! Простынешь!
– Я ли?
Уж не северянину ей пенять! Сам, вон, полуголый да босой пришлепал, ажно пар от тела поднимается. Тут бы снова начаться перепалке, а Йага и не против, знала ведь, что каждый их спор непременно закончится на перине в избе. Но помешали.
– Эгей, хозяева! Отворяйте, что ли!
Чего уж было проситься. Рад почти сразу сам просунул руку в щель меж жердин и откинул крючок на калитке. Приветственно помяли со Рьяном друг другу косточки, а потом усмарь, малость смущаясь, доложил:
– Друга к вам привез. Близкого, значит. Вы уж встретьте…
И впрямь во двор заглянул улыбчивый мужичок. Снял и отряхнул лыжи, прислонил к забору.
– Добр меня величать, – поклонился он. – Наслышан про лесную ведьму, а встретил впервые. Прими подарок, славница!
И вынул из заплечной сумы аккуратно обтесанную да украшенную резьбой ногу! Рад подкрутил усы и пояснил:
– По дереву Добр мастер. Да такой, что лучше и не сыщешь!
Тот смутился:
– Ну тебя…
А Рад продолжил:
– В столице искал ремесленника, чтоб по мерке сделал… Ну и вот. А потом… Словом, Добр и сам в Чернобор перебрался. Спокойнее тут, говорит. У меня пока живет…
Пока кожевник сказывал, что к чему, гостей успели провести в дом. Плотник усадил Йагу, опустился перед ней и долго что-то крутил да затягивал тончайшие кожаные ремешки – Рада работа.
Наконец закончил и хлопнул по колену:
– Ну вот. Была просто Йага, а теперь станешь Йага – костяная нога!
Ведьма легко взвилась, теперь уже на обе ноги, и прошлась по избе, как если бы вела танок.
– Лучше предыдущей!
Рад рассмеялся:
– Ну вот! Говорил же, еще спляшешь!
* * *
Шли дни, и мало кто мог похвастать, что впряла небесная пряха в его жизнь дни счастливее. Дочь леса ворожила и не забывала припугивать костяной ногой да когтями излишне ретивых просителей, что намекали на любовное зелье или, того хуже, яд. И только иногда колдовка переживала, если Рьян перекидывался в медведя и носился по чаще. Колдовского ножа не стало тогда же, когда не стало ее ноги – Безлюдье забрало свою плату. И всякий раз девка гадала, кто вернется домой: зверь или человек. Северянин же об том не беспокоился.
– Сам же упрашивал найти лекарство от твоей хвори, – ворчала Йага.
– Так то от хвори. А нынче медведь – мое благословение.
– А если однажды так и останешься зверем?
Рьян легкомысленно улыбался и говорил:
– Но я же стану твоим зверем. Не разлюбишь ведь?
И она знала: не разлюбит. Ни его, ни медведя, ни Безлюдье, ни Людье. Ведь как существовать одному без другого?
Эпилог
Иваньку сызмальства считали таким добрым, что почти дурным. Кто-то одобрительно посмеивался, кто-то пытался укорить. Но вышло так, что дураком прозвали его все. Он и не обижался. Знай помогал отцу выпекать печатные пряники, престарелую же мать едва не на руках носил. И все то бесхозного котенка домой притаскивал, то ошалевшего от жары ужа водицей отливал, то какой нищенке узелок с едой нес. Одно слово – дурак!
Оттого никто и не удивился, когда молодец вызвался на дело, на которое умный человек не решился бы. Лет за десять до того скончался Посадник Мал Военежич. И, скончавшись, не оставил наследника. Ему на смену выбрали нового, из простых людей. Делового мужика, хорошего. Но всем угоден не будешь, так что и у него нашлись враги.
Имелись у Посадника Тура три дочери. Они с женой в кровиночках души не чаяли и ничего не воспрещали. Не воспрещали и гулять втроем, без нянек. Ну и, ясно, добром дело не кончилось. Кому пришлось в ту пору идти мимо, божились, что девок унес летучий змей о трех головах. Кто-то не верил, мол, и простых разбойников, охочих до выкупа, хватает. Так или иначе, а бросил Тур клич: кто отыщет любимых дочерей, тому на одной из них и жениться.
– Мне жены-то не надобно, – молвил тогда Иванька-дурак, – а вот помочь хорошему человеку надобно.
Закинул узелок на плечо и пошел. Но прежде чем покинуть родные края, завернул в зачарованную чащу, где, то всем известно, жила ведьма с костяной ногой.
Прошло немало времени с тех пор, как та ведьма гостила в Черноборе, забылось, что была она приветлива и красива, но Иванька только посмеивался, когда малые дети пугали друг дружку колдовкою. Он бесстрашно нырнул в лес, и чаща пропустила его. Словно помогали молодцу лесные нечистики – вывели прямиком к избе, вкруг которой стоял забор, увешанный черепами. Изба была – загляденье! Позеленевшая от мха крыша, резные ставни, подновленное крыльцо и целая россыпь земляники да грибов прямо у калитки. Только дверей у избы не было.
Иванька низко поклонился:
– Избушка, сделай милость, впусти!
Глядь – а на том месте, где только что была глухая стена, появился проем. И в проеме стояла она. Округлившаяся, повзрослевшая. Густые волосы заплетены в косу, но лохматые пряди все одно выбиваются туда и сюда. А с нею рядом стоит рыжая девчушка, хмурит брови и
