возможных компромиссах. Не было также оснований вести переговоры, так как на политическое решение вопроса рассчитывать не приходилось. В остальном же федеральная прокуратура руководствовалась основными соображениями законности, и поэтому не могло быть никаких общих установок Решение по каждому конкретному случаю принималось отдельно. В последнее время после разоблачения нескольких шпионов ГДР приказ об аресте не приводился в исполнение только по той причине, что у них было постоянное место жительство и социальное окружение, что практически исключало угрозу побега. «Из этих фактов, — сказал Мюллер, — вы не можете сформулировать общие правила. Подозрения в измене родине совершенно точно не предполагают никаких поблажек в вопросе заключения под стражу». Никто не давал сотрудникам разведки обещаний и в том случае, если они все расскажут. Меру наказания определяют независимые судебные органы. «Федеральная прокуратура может только порекомендовать учесть статью 153е, но она не дает никаких гарантий».
Моя надежда разумно поговорить друг с другом оказалась просто иллюзией. Федеральная прокуратура после присоединения ГДР к ФРГ и упразднения Главного управления разведки хотела не просто поставить на колени, а буквально раздавить каждого из нас. В одной комнате со всеми врагами Пруссии. Наши бывшие разведчики и сотрудники должны были сообщить всю информацию и, исполненные доверия, предоставить свои судьбы в руки федеральной прокуратуры — уж она-то потом и будет судить. Меня же они призывали к содействию. Я вышел из себя.
Тот, кто таким образом ведет переговоры, не хочет совместно решать проблему, он хочет лишь победить. Мне не осталось ничего другого, как просто отказаться от всей этой малоприятной затеи.
Теперь доктор Мюллер начал активно спорить. Он считал недопустимым сравнивать Главное управление разведки МГБ ГДР и БНД. них были разные цели: в одном случае политические, в другом оперативные, и это нельзя сравнивать.
Но теперь я усмехнулся. Я знал эту игру: разделить мир на хороших и плохих, всех разведчиков — на злых и добрых шпионов, при этом всегда воображая себя принадлежащими к лучшей части мира. Мы это называли классовым сознанием. Я думаю, что восточные немцы после объединения больше задумывались о себе и о течении времени, чем западные, для которых просто продолжался привычный ход жизни.
Естественно, такие мысли я держал при себе.
Я сказал господам, и я убежден в том, что «Главное управление под моим с Маркусом Вольфом руководством внесло свой вклад во время «холодной войны» в дело сохранения мира. И наша работа способствовала, как бы парадоксально это ни звучало, развитию отношений между ГДР и ФРГ».
Доктор Мюллер посмотрел на меня с таким непониманием, как будто бы я говорил с ним по-русски. Он упрекнул меня в том, что я защищаю людей, которые работали на нас из низких побуждений, часто из-за материальных соображений. Конечно, если это было необходимо, мы выплачивали за хорошую информацию большие суммы денег. Какая секретная служба этого не делала? Предложения БНД нашим сотрудникам тоже не были бескорыстными. Однако было заблуждением считать, что все можно получить за деньги. Многие лучшие и наиболее эффективные источники работали с нами прежде всего из политических соображений. Только этим можно было объяснить многолетнюю дружбу, возникавшую между руководящими офицерами и разведчиками. И именно поэтому, будучи последним руководителем разведки, я чувствую ответственность не только перед моими бывшими официальными, но и неофициальными сотрудниками. Невзирая на то, что сотрудники Главного управления несли службу в военной организации суверенного государства, они были связаны клятвой, подчинялись приказам и конституции, обеспечив себе тем самым свободу от уголовного преследования.
«Как бывший командующий — сказал я доктору Мюллеру в завершение, — я не буду спасать себя за счет или во вред моим бывшим подчиненным».
Мы попрощались холодно и кратко.
После этого разговора я обсудил с доктором Видермайером наши дальнейшие действия. Я записал главные моменты: в тот момент нельзя было ждать амнистии, поэтому вести себя так же, как раньше; не принимать никаких предложений деятельного раскаяния (статья 153е) или каких-либо других временных решений, дойти до конституционного суда. «Здесь стою я, я не могу по-другому». Доктор Видермайер, подмигнув, процитировал Мартина Лютера.
Обвинение
Генеральный прокурор работал в усиленном режиме. 10 июня 1991 года он выдвинул обвинение против меня, моего заместителя Ральф Петера Дево, руководителя отдела и группы де-шифровщиков Главного управления разведки Бернда Фишера, а также против его заместителя Бернхарда Шорма и руководителя отдела Зигфрида Керна в соответствии со статьей 99 УК «О секретной агентурной деятельности».
В случае Дево и Шорма — с отягчающими обстоятельствами; меня и Шторма обвинили также в измене родине (статья 94 УК) и получении взяток (статья 334 УК). Генеральный прокурор требовал отменить решение об условном освобождении Гроссманна и выполнив приказ об аресте, заключить под стражу Дево и Шорма и начать судебное производство. Обвинительный документ состоял из 195 страниц и 65 страниц отводилось для примечаний с результатами расследования.
Генеральный прокурор хотел провести показательный процесс, который бы выявил «преступления» на соответствующем руководящем уровне. Поэтому представитель каждого руководящего звена в иерархии Главного управления предстал перед судом: от начальника отдела до шефа разведки. Вся служба должна была быть признана юридически незаконной. Если этого удастся добиться, то будет открыт путь для того, чтобы подвергнуть наказанию любого оперативного руководителя. Они поэтому и отыскали Бернда Фишера, так как он возглавлял первый отдел. Этот отдел работал с Правительством ФРГ. Кроме того: из-за предательства Ройча весной 1990 года у них было больше данных об этом отделе, чем об остальных.
«Состряпанное» на скорую руку обвинение было полно ошибочных толкований, оценок и, кроме того, было чрезвычайно отрывочным. При всей серьезности положения его чтение оказывалось весьма веселым занятием. В восьмидесятые годы мы знали о внутренних делах федеральной разведывательной службы и федеральном правительстве больше, чем обвинение 1991 года о нас. При этом на тот момент Главное управление не существовало уже полтора года.
Может быть, сотрудники федеральной прокуратуры догадывались об этом. То, что они большей частью узнали от предателей, должно было теперь хватить для составления обвинения в тяжких преступлениях вплоть до измены родине! Какой гротеск!
10 июля 1991 года мой адвокат доктор Видермайер отреагировал на всю эту писанину подав заявление в Верховный суд Берлина: «в соответствии со статьей 100 § 1 положением 1 приостановить судопроизводство по делу и истребовать решения Федерального Конституционного суда о конституционности предписания ст.315 § 4 ВЗУК[4], в редакции Приложения № 1 к договору об объединении от 31.08.1990 ФВЗ[5] II стр. 889), применительно к таким преступлениям, как измена родине и угроза внешней безопасности (ст.
