– Вона ка-ак… – протянул Петраков, с уважением глядя на нашего студента.
Я же тотчас вспомнил еще кое-что:
– Ну да, а господин Феофанов как раз сказал именно об убитой женщине! Мол, он не испуганная дамочка, его так просто не возьмешь. Что-то в этом роде. Слушайте, да он ведь еще и по дороге в Казань говорил, что каторжник, может, какой утопленницу застрелил!
– Именно так, – подхватил Ульянов. – И когда мы с вами уже прощались, Николай Афанасьевич, я все думал над этой странностью. А что если господин Петраков, друг ваш старый, никого не убивал? Кто же убийца? И вдруг мне стало понятно все. В какой-то момент все кусочки мозаики встали на свои места. Ведь в этом случае оставался лишь один претендент на роль убийцы – Петр Николаевич Феофанов.
– Но за что? – воскликнул я. – Неужели и он воспылал страстью к прекрасной иностранке?
– Вовсе нет. Причина другая. Более, так сказать, материальная.
– Какая же?
– Ну, например, ревизор, – ответил Владимир.
Мы с Артемием Васильевичем переглянулись.
– «Ревизор»? – переспросил я. – Да, есть такая комедия у Гоголя. При чем же тут Феофанов?
– В России куда как легко прослыть ревизором, – усмехнулся Владимир. – Только при этом можно наткнуться на городничего Сквозник-Дмухановского, готового сунуть ревизору взятку, чтобы заставить последнего молчать. А можно – на Феофанова, который взятки не даст, но заставит замолчать выстрелом в упор.
Мы ничего не понимали. Какой ревизор? При чем тут убитая?
Владимир вздохнул, покачал головой.
– Ну как же? – сказал он. – Я ведь все выводы из ваших слов делал, из того, что вы мне после поездки в Казань рассказывали. Помнится, вы говорили, Николай Афанасьевич, будто бы Феофанов жаловался вам на сплошные убытки от хозяйства в Починке, при этом вы еще недоумевали – как такое может быть в столь богатом поместье? Я в деревенских делах несведущ, однако на ваше суждение вполне полагаюсь. А вы, Артемий Васильевич, как полагаете, сколько доходу должно давать имение в Починке?
– Так сразу не скажешь, – осторожно ответил Петраков. – Ежели разумно вести хозяйство, думаю, в год тысячи две должно давать. Мало – полторы.
– А сколько, вы говорите, оно давало? – обратился ко мне Владимир. – По словам Феофанова?
– Триста рублей, – ответил я, вспомнив жалобы Петра Николаевича по дороге в Казань. – Так он мне сказал.
Петраков ахнул.
– Ну, каналья! – Он обеими руками хлопнул себя по коленям. – Так и сказал? Вор, первостатейный вор! Этот ракалия, видно, всю аренду в карман себе клал! Триста рублей! Помяните мое слово – там у него теперь двойные книги найдут, уж точно!
– Никаких сомнений, – кивнул наш студент. – Не очень я в этом разбираюсь, еще раз вам говорю, но такие результаты хозяйствования вызывают недоумение даже у меня. А у тех, кто этим занимается по долгу службы, подобные результаты вызывают чувства посильнее недоумения. Николай Афанасьевич, вспомните-ка, что вам говорил главнокомандующий… – Владимир сконфузился и фыркнул. – Извините, главноуправляющий графа Залесского.
– Он тогда много всего рассказывал, – ответил я. – О прибытии Луизы Вайсциммер, о приезде музыканта. О том, как граф подшутил над ним. О сыновьях Залесского… – Тут до меня что-то начало доходить. – О воровстве управляющих?
– Совершенно верно! – воскликнул Владимир. – И еще он сказал, что граф – в его присутствии – кричал: «Я вам ревизора пришлю! Он вас, подлецов, быстро на чистую воду выведет! Да такого ревизора, что вы и знать не будете!» Не успел. Приехала дочь доброго австрийского самаритянина и отправилась посещать имения – но с совершенно иными целями! А Феофанов, который как раз, видимо, запутался в откровенном присвоении чужого имущества, он-то ведь этого не знал! Увидел Петр Николаевич странную особу, вроде как из-за границы, вроде как по-русски не понимающую, особу, которая почти не говорит, только смотрит и слушает, бродит по полям и какие-то кроки, то есть чертежи на бумажках рисует, – увидел и решил, что господин Залесский очень хитро все устроил: прислал именно такого ревизора, на которого никто и не подумает. Тут-то Феофанов приговор фройляйн Вайсциммер и вынес. Главное для него было – найти бумаги, подтверждающие роль заезжей гостьи, и те планы, что она чертила. Для того он тело после убийства и обыскивал. А придать преступлению вид ограбления не догадался. Помните, Николай Афанасьевич, я все время повторял: «Колечки, колечки»?
– Конечно, помню, – ответил я. – Только тогда я и в голову не мог взять, что вы имеете в виду. Сейчас же вижу: этими колечками он мог хотя бы сообщника соблазнить.
– А вот этого как раз он сделать не мог! – воскликнул Владимир. – Не такой Равиль фетюк, чтобы крадеными вещами, да еще снятыми с трупа, соблазниться. Нет, Равиля Феофанов другим взял – страхом. Та глупая история с переодеванием в медведя и последовавшей вовсе не глупой, а трагической смертью женщины – вот что держало Равиля на цепи, словно цыганского медведя, уж извините за неуместный каламбур. Ну, а далее все происходило, как я вам уже рассказывал. Разве что еще одно соображение можно добавить. Феофанов – человек хитрый и подозрительный. Он наверняка старался не выпускать из виду тех, кто мог выйти на его след, – и мою скромную персону, разумеется, и всех, кто ко мне близок.
Только тут я вспомнил о встрече с Феофановым в Казани, неподалеку от дома Соловьевой.
– Ох ты господи, – пробормотал я, – так вот, значит, почему мы с этим господином столкнулись на Покровской нос к носу. Он, похоже, следил за мною. И ведь смутился как. Заговорил сразу о каких-то стряпчих – дескать, крапивное семя!
Владимир коротко рассмеялся.
– Вовсе нет! – воскликнул он. – Разумеется, Феофанов за вами следил. Да только, встретившись с вами, от некоторого смущения выпалил некое объяснение – в общем, вполне правдивое. Для него ведь главное – отвести от себя подозрение в слежке, вот он и сказал первое, что пришло в голову. А первой в голову всегда приходит правда – ее не надо сочинять. Дело в том, что на той же улице, через два дома, находится контора нотариуса Кириллова, у которого Феофанов наверняка побывал.
– Ну хорошо, – сказал я, – ваши доводы звучат вполне правдоподобно. Но вот чего я не понимаю: вы давеча сказали, что Равиль переодевался медведем из озорства и по наущению Феофанова. А зачем Феофанову этот медведь?
– А вы вспомните, что вам рассказывал Феофанов, когда вы с ним возвращались из Казани, – ответил Владимир. – Насчет того, какое воздействие на арендаторов оказывают все эти суеверия. Все эти сказки о нечистом в образе медведя. Вы же мне и рассказали, Николай Афанасьевич, когда мы за столом сидели, а Елена Николаевна и Анфиса Яковлевна об этих сказках говорили!
– Он утверждал, что арендаторы отказываются от аренды. – Я действительно вспомнил слова Феофанова. – Ну конечно же, именно об этом он и распространялся! И что плодородные участки становятся убыточными. И придется продавать земли за бесценок… Вы хотите сказать, что он старался отвадить крестьян от части земли? Но зачем?!
