– Господин Рунин остается в арьергарде, – объяснил я. – И ждет моих устных распоряжений.
Тима интересовало другое:
– А как мы подберемся к нему незаметно? Я потеребил приклеенную бородку-эспаньолку, в которой я не так уж сильно был похож на привычного Якова Семеновича, столь знакомого графу. Бородка, пожалуй, придавала мне сходство с рассеянным профессором или художником – как тех обычно изображают плохие карикатуристы. Такую богему, оторванную от реальности.
– Подберемся, можешь быть спокоен, – заверил я Тима. – Если граф явится, будет и публика. Его паскудное сиятельство обожает публику. Репетицию он провел на вокзале, а уж сюда наверняка зазвал кучу народа…
Я не ошибся. У Лобного места уже сгрудилась оживленная толпа, которая состояла по преимуществу из разнокалиберных граждан с видеокамерами, фотоаппаратами и диктофонами. «Пресса, это уже веселее», – подумал я, и мы влились в толпу. Первый мой план действий, к счастью, отпал сам собой: и граф, и его шкаф-телохранитель тоже были на месте и громко переговаривались по-итальянски. Увидев Токарева, я успокоился. Стало быть, его акция не связана с пиротехникой. Некоторые подозрения внушали два здоровенных мешка, сваленные у самых ног графа. О содержимом мешков мы могли только догадываться. Надеюсь, там лежат не издатели-пираты, приготовленные мстительным Токаревым для публичной экзекуции. Журналистская братия счастлива будет получить такую сенсацию, но мы-то с Тимом, если что, смертоубийства не допустим.
– Жду устных распоряжений, – конспиративно прошептал стоящий рядом Алексей Арнольдович.
У меня, наконец, возникла идея, как мне занять нашего третьего компаньона без ущерба для его самолюбия.
– Господин Рунин, – тихо осведомился я, – вы в своих очках хорошо видите?
Кандидат наук с достоинством кивнул.
– Тогда слушайте внимательно, – сказал я. – Мы с Тимофеем сейчас проберемся как можно ближе к этой парочке. Вы же оставайтесь здесь, сзади, и следите за ними во все окуляры. Как только дело запахнет криминалом, крикните погромче…
Алексей Арнольдович выхватил из бокового кармана маленькую записную книжечку и огрызок карандаша.
– Текст крика? – тихонько осведомился он. Сразу чувствовалось, что Рунин – человек науки, привыкший к системному подходу.
– Произвольный, – не стал я ограничивать свободу Рунина. – «Караул!», «Ура!» или «Ногу свело!» Главное – громкость. Пусть репортеры повернутся к вам, и тогда Токарев – наш. Задача понятна?
– Понятна, – очень серьезно шепнул Алексей Арнольдович.
Я сделал знак Тиму, и мы медленно стали пробираться сквозь репортерскую могучую кучку. Делали мы это по возможности деликатно, а потому достигли первых рядов ровно к двенадцати.
Ударили куранты. Торжественный граф, одетый сегодня еще более богато и более безвкусно, чем прежде, хлопнул в ладоши.
– Дамы и господа. – провозгласил он. – Я, Павел Токарев, граф Фьорованти делла Винченца, итальянский писатель русского происхождения…
Минут пять граф перечислял одни свои заслуги перед литературой и всем мировым сообществом. К концу пятой минуты по журналистским рядам пробежал ропот недовольства, а несколько человек с видеокамерами демонстративно прекратили съемку. Только один журналист с профессиональным «Бетакамом» исправно продолжал ловить занудливого Паоло своим объективом. По репликам, которые оператор отпускал своему ассистенту, я сообразил, что усердный господин – итальянец. Очевидно, того грела мысль снять новую серию необычайных приключений итальянца в России. Все же остальные репортеры ждали собственно приключений.
Граф Паоло Токарев, надо думать, и сам заметил, что несколько затянул вступление. Кое-как закруглив его, писатель повелительно щелкнул пальцами. Шкаф-телохранитель вскрыл один из мешков, в котором обнаружилось несколько внушительного вида канистр.
Репортеры моментально оживились в предвкушении зрелища. Стоящий рядом со мной растрепанный бородач аж крякнул от удовольствия.
– Самосожжение будет, клянусь вам! – возбужденно объяснил он ближайшему соседу с эспаньолкой, коим как раз и был я. – Сейчас он обольет себя бензином, вот увидите!…
Я недоверчиво пожал плечами. Конечно, флюиды безумия у нас витают в воздухе, однако граф меньше всего был похож на самосожженца. Люди, которые собираются превратить себя в факел, одеваются гораздо дешевле.
– Дамы и господа! – вновь возвестил граф. – Леди и джентльмены! Синьоры и синьориты!… – Последние слова были явно обращены к двум журналистам-соотечественникам, из которых, правда, ни один не был синьоритой.
Репортеры заинтересованно притихли. В воздухе повисло только легчайшее электрическое жужжание видеокамер.
– Сейчас будет проведена акция! – упирая на последнее слово, заявил Токарев-Фьорованти, окидывая орлиным взором толпу. – В знак протеста против бесстыдного произвола, которые чинят российские издательства…
Я, предосторожности ради, сделал несколько шажочков в сторону графа. На всякий пожарный – в прямом смысле слова – случай. Шкаф-телохранитель тем временем уже раскупорил пару канистр. Отчетливо запахло бензином. Мой бородатенький сосед тоже придвинулся поближе. Не для того, естественно, чтобы спасать, а чтобы лучше видеть. Морда у бородача была блаженная, так и напрашивалась на оплеуху.
– …Это зрелище может вас шокировать, – граф бросил быстрый взгляд на канистры, – но, мама миа, таков мой последний шанс быть услышанным на своей бывшей Родине…
– Мама миа! – отчетливо произнес итальянский оператор. То ли так сочувствовал графу, то ли его видеокамеру заело в самый ответственный момент.
– Сейчас вы все увидите, как горит писатель Токарев, – на сиятельном лице возникла гримаса хорошо отрепетированного отчаяния. – Как пылают его сокровенные мысли, плоть и кровь писателя.
Граф щелкнул пальцами и раздельно, по слогам, проговорил: – Ау-то-да-фе!
Для полноты картины не хватало лишь барабанной дроби и обморока какой-нибудь нервной дамочки из публики. Однако барабан сюда, на Лобное место, никто не додумался захватить, а с нервами у журналистов было все в порядке: и не такое видывали.
Вероятно, сам Паоло Токарев все-таки надеялся хоть на один обморок. Он выбросил вперед правую руку в отличной замшевой перчатке и повторил голосом приговоренного к мучительной смерти:
– Ау-то-да-фе!!
К сожалению, граф сильно переоценил образованность журналистской братии. Я бы на его месте не выпендривался и употреблял перед видеокамерами поменьше умных иностранных слов из ассортимента Святой Инквизиции. Не в коня корм. Из всей толпы графское словцо понял только кандидат наук Рунин.
– Караул! – воскликнул в толпе Рунин. – Ура! Ногу свело!…
Алексей Арнольдович честно исполнил мой приказ. Он лишь поторопился со своим криком. Увы, граф еще не совершил на площади ничего предосудительного, за что его можно было бы хватать. Кроме того, рунинский академический фальцет никак не тянул на полноценный громкий вопль. Поэтому-то наш выстрел получился холостым. Тихий козлетон Алексея Арнольдовича никого из репортеров не отвлек, а графу даже придал уверенности.
