тогда далековато! — сказал Милосердов начальственным тоном.
Извозчик струхнул. Овечкин нехотя сел в экипаж и, отъехав несколько саженей, услышал себе вдогонку строгий окрик патрона:
— И смотри поосторожнее с трупом-то! Довези его без повреждений!
Извозчик испуганно оглянулся сначала на Милосердова, а затем, подняв бровь, окинул внимательным взором Овечкина. Покачав головой и буркнув себе что-то под нос, он с удвоенной злостью стегнул лошадку кнутом:
— Пшла-а, захребетница!
6
Вечером в кабинете Милосердова Овечкин с гадливым выражением на лице выложил на стол завернутый в газету труп голубя. Платон Фомич, как будто в предвкушении чего-то приятного, потёр одна об другую ладони, не спеша облачил их в тонкие хлопчатые перчатки и, развернув газету, старательно осмотрел смердящую птицу. Овечкин зажал нос большим и указательным пальцами.
— Прекрасно! — сказал Милосердов. — Взгляни-ка сюда, Светозар. Вот то, что я искал.
Овечкин с омерзением посмотрел на голубя. Отогнув перья, Милосердов продемонстрировал ему два чёрных отверстия в трупе птицы.
— Кажется, кто-то его прострелил, — сказал Овечкин. — Пуля прошла навылет.
— Интересно, кто бы это мог быть? — усмехнулся Милосердов.
— Вы хотите сказать, что Навроцкий говорил правду?
— А почему бы и нет?
— А как же его бумажник, шарф?
— Ты думаешь, он оставил бы на убитой или покончившей с собой шарф со своей монограммой?
— Шарф ему, вероятно, понадобился, чтобы волочить её к автомобилю… А снять его он просто забыл впопыхах…
— Ну что ж, правдоподобно… А бумажник?
— Бумажник она по какой-то причине могла спрятать под платье сама… Скорее всего, он об этом даже не знал.
Милосердов заходил в раздумье по кабинету.
— Во всяком случае, — сказал он немного погодя, — на судьбу господина Навроцкого это уже не повлияет. У следствия нет ни одной настоящей улики против него, ни одного неопровержимого доказательства его вины и ни одного хоть сколько-нибудь важного свидетеля, и я считаю своим долгом позаботиться о его скорейшем освобождении.
— Позвольте, Платон Фомич, а как же всё-таки бумажник и шарф? Разве это не улики? А всё прочее?
Милосердов продолжал ходить по кабинету, словно не замечая Овечкина.
— Решено, — сказал он наконец. — Завтра же пойду к прокурору и уговорю его написать в кассационный департамент представление с просьбой о пересмотре дела.
Глава двадцать шестая
1
Благодаря стараниям и авторитету Платона Фомича кассационный департамент отменил приговор окружного суда и дело Навроцкого было направлено на доследование. У дверей Литовского замка[36] князя встречали Тайцев и сам Милосердов.
— С возвращением на волю, Феликс Николаевич! — сказал Тайцев. — К счастью, недолго вам пришлось сидеть в заключении.
— Благодарю вас, Пётр Алексеевич, за всё, что вы для меня сделали! — крепко пожал ему руку Навроцкий.
— Ну, если бы не наш знаменитый сыщик, я ничем не смог бы вам помочь. Благодарите вот Платона Фомича.
— Благодарю вас, господин Милосердов! — с чувством сказал Навроцкий.
— Видите ли, князь, — сказал Милосердов, отвечая на его рукопожатие с явным удовольствием, — вся эта афера была задумана, чтобы выудить деньги у Маевского, а Маевский втянул в это дело вас. Вы оказались побочным, так сказать, продуктом этого обмана, непредусмотренной жертвой. А коль уж вы вмешались, вас попытались обезвредить, упрятав в тюрьму. И ловко же, ежик стриженый, мошенники воспользовались исчезновением барышни Янсон!
— Позвольте, при чём здесь Маевский? Какие мошенники? — удивился Навроцкий.
— Ах да… Вы же ещё не знаете… — почесал в затылке Милосердов и добавил: — Ну да расскажу вам об этом в другой раз, мне и самому пока не все детали ясны… А теперь…
— Теперь, Феликс Николаевич, — перебил приятеля Тайцев, обеспокоенный, как бы тот снова не заговорил о Лотте, — после всех этих переживаний вам необходимо несколько деньков отдохнуть.
— Насладиться, так сказать, свободой, — прибавил Милосердов.
— Ну а Платон Фомич развяжет это дело до конца, — сказал Тайцев.
Приятели подвезли Навроцкого до его квартиры.
— Вот возьмите, — протянул ему Милосердов изъятый Овечкиным револьвер.
— Ещё раз благодарю вас, Платон Фомич, — сказал Навроцкий, прощаясь. — Вы спасли меня от верной каторги.
— Полноте, князь… Не стоит благодарностей, — возразил Милосердов. — Такая уж у меня служба: кого спасаю, а кого и сажаю. Были бы вы виновны — и вас бы на каторгу упрятал. Кстати сказать, не сочтите, пожалуйста, за труд тотчас сообщить мне, если услышите что-нибудь о господах Петрове и Шнайдере.
Навроцкий, ещё раз удивившись, обещал. «Значит, полиции что-то известно… — думал он. — Но какова же связь между моим арестом и этими господами?» Расспрашивать Милосердова он, однако, не стал: ему хотелось поскорее попасть к себе в квартиру и вкусить комфорта и свободы.
— Послушай, Платон Фомич, о каких это мошенниках ты говорил? — спросил Тайцев, как только экипаж с друзьями двинулся дальше.
— Ах да… — сказал Милосердов зевая. — И тебе расскажу. Наберись терпения. А сейчас позволь-ка мне минутку-другую вздремнуть…
2
Долго отдыхать Навроцкому, однако, не пришлось. Уже на следующий день ему телефонировал Маевский.
— Феликс Николаевич, приезжайте немедля ко мне, — говорил он каким-то заговорщицким голосом, почти шёпотом, будто боялся, что его подслушают. — Я вам всё расскажу. И захватите с собой оружие, если оно у вас есть.
— Зачем? — удивился князь.
— На всякий случай. Сейчас не время объяснять… Приезжайте!
Навроцкий хотел спросить его о чём-то ещё, но на другом конце провода трубка легла на рожок. Он быстро оделся, зарядил и засунул в карман возвращённый ему Милосердовым «Веблей» и отправился к Маевскому на таксомоторе: возиться с «Альфой» не было времени. У Маевского дверь ему открыт лакей.
— У нас несчастье, ваше сиятельство! — сказал он взволнованно. — В Константина Казимировича стреляли. Скорую помощь я уже вызвал. Приедут с минуты на минуту.
— Как стреляли?! — поразился Навроцкий. — Кто стрелял? Я всего час назад говорил с ним по телефону!
— К нему приходил какой-то господин с немецкой фамилией.
— Постой… С немецкой фамилией, говоришь? Уж не Шнайдер ли?
— Кажется, он самый… Константин Казимирович уже ждал его, и этот… Шнайдер поднялся к нему наверх…
— Ну же! Что было дальше? — в нетерпении спросил князь.
— Я ушёл к себе и слышал, как они разговаривали в кабинете…
— Стало быть, они громко разговаривали?
— Так точно, почти кричали, но слов я не разобрал… А потом будто кнутом по паркету хлестнуло… Я думал, господа забавляются, лупят из револьвера по портретам, — Константин Казимирович и раньше так практиковался, — но там как-то странно всё стихло, и тогда я поднялся посмотреть, в чём дело… Ну и…
Навроцкий, не дослушав, бросился вверх по лестнице и вбежал в кабинет Маевского.
Константин Казимирович лежал на
