— Хотите откровенно? — Лубовский налил себе вина, выпил, помолчал, поставил стакан на мраморный столик. — Я легко могу разбить любое обвинение, любой упрек этой статьи, или как там она называется. Но видите ли, Павел Николаевич... Я не имею права этого делать, я не могу опускаться до оправдываний, до каких-то там доказательств. Если я доказываю, значит, уже ущербен. Понимаете, о чем я говорю?
— Вполне.
— Я тоже думаю, что понимаете, несмотря на странную манеру, в которой ведете разговор.
— В чем вы увидели странность?
— Куражитесь, Павел Николаевич.
— Если тема не допускает шуток — это несерьезная тема... Так сказал какой-то очень умный человек, но я не помню, к сожалению, его фамилию.
— Выражение хорошее. Оно мне тоже нравится. Но ваша куражливость вовсе не шуточная. Она избавляет вас от ответственности за свои слова. Дескать, поговорили, поболтали, разошлись, и никто никому ничем не обязан.
— Юрий Яковлевич, — со всей доступной ему серьезностью заговорил Пафнутьев. — Смею заверить, что я услышал все ваши слова и ни от одного своего слова не отказываюсь. И пусть вас не смущает некоторое кажущееся, повторяю, кажущееся легкомыслие в моих словах.
— Нисколько в этом не сомневаюсь. Иначе вы бы не сидели здесь. Уже если на меня выпустили вас, Павел Николаевич... Я сделал соответствующие выводы. Мы в Испании, Генеральная прокуратура далеко, между нами три десятка стран... Мы на острове в Средиземном море, мы в моем доме, наконец... Я предлагаю поговорить... Даже не знаю, как это назвать... В общем, по-мужски. Согласны?
— Да, — коротко ответил Пафнутьев.
— Хорошо.
Лубовский поднялся из кресла, стоя выпил несколько глотков вина из бокала, подошел к громадному окну с видом на море. Наступили сумерки, но море, кажется, сделалось еще неожиданнее — теперь в нем отражались розовые облака, подсвеченные закатным солнцем.
— Прекрасная погода, не правда ли? — весело сказал Лубовский, падая в кресло.
— Более красивого я ничего в своей жизни не видел, — заверил хозяина Пафнутьев.
— Только не говорите, пожалуйста, что такого больше не увидите! — подхватил Лубовский. — Уверяю вас — увидите. И кое-что более впечатляющее, можете мне поверить. Продолжим... Я не оговорился, когда сказал, что только вы можете позволить мне вернуться в Москву. Это суровая правда сегодняшнего дня.
— Поясните.
— Сложилось странное положение — я оказался в полной зависимости от вас, Павел Николаевич. Это не будет продолжаться долго, не заблуждайтесь, но сегодня, когда я должен быть в Москве, я не могу туда поехать, с моей стороны это была бы ошибка. Чуть позже я там буду, но не сегодня. Вы, Павел Николаевич, ведете уголовное дело, затеянное против меня злопыхателями. В вашей власти дело прекратить. За отсутствием состава преступления. Есть некие документы... Вы можете вернуть их мне, и я буду вам чрезвычайно за это благодарен. — Лубовский помолчал, давая Пафнутьеву возможность в полной мере оценить его слова. — Если вы по каким-то причинам, мне непонятным, не можете вернуть эти бумаги, вы в состоянии их уничтожить. Делайте с ними все, что хотите, но я должен быть уверен, что они не попадут к злопыхателям и они не затеют против меня новой кампании. Дело, которое попало к вам, уже достаточно зачищено...
— Я знаю, — обронил Пафнутьев.
— Видимо, вам удалось кое-что восстановить... Удалось?
— Не знаю, — честно сказал Пафнутьев.
— Удалось, я знаю, — улыбнулся Лубовский. — Вы были в Челябинске, встречались кое с кем, встреча была результативной.
Вы могли оттуда не вернуться, оттуда не все возвращаются, но вы оказались человеком достаточно предусмотрительным, далеко не беспомощным. Впрочем, возможно, вам просто повезло, вы попали к надежным ребятам. Видите, как я с вами откровенен?
— Вижу.
Лубовский вынул из кармана блокнот, вырвал страничку, что-то написал на ней и, сунув в карман, снова обернулся к Пафнутьеву.
— У нас сегодня с вами вечер откровений. Хотите, я прямо сейчас скажу открытым текстом ваше главное опасение, возражение, называйте, как хотите. Генеральный прокурор. Вы работаете под его знаменем, вы ему подчиняетесь, перед ним отчитываетесь. Правильно?
— Ну... В этом нет никакого секрета.
— Согласен. Сегодня я разговаривал с Генеральным. Знаете, что он мне сказал?
— Понятия не имею.
— Он сказал: «Договаривайся с Пафнутьевым. За мной дело не станет».
— Он так и сказал?
— Конечно. Вы кладете ему на стол свое заключение о прекращении уголовного дела, и он его подписывает.
— И он его подписывает? — удивился Пафнутьев.
— Не верите? И правильно делаете. Я записал наш разговор с ним. Хотите послушать? Его голос узнаете?
Лубовский взял со стола небольшой пульт, нажал какую-то кнопку, и в глубине комнаты замигал разноцветными лампочками напольный «Грюндиг». И Пафнутьев услышал хорошо записанный разговор двух государственных мужей, разговор свободный, легкий, чувствовалось, что люди прекрасно друг друга понимают, давно знакомы и прошли через общие затруднения в жизни. Но Пафнутьев явственно ощущал, как нервничает Генеральный, как напрягается, подыскивая слова неуязвимые и безопасные — ведь знал, с кем разговаривает, знал, что идет запись и каждое его слово в любой момент может быть размножено на всех телеканалах мира. И все-таки в конце разговора сорвались у него слова, которых добивался Лубовский: «Разбирайся там с Пафнутьевым, я для того тебе его и послал!»
Вот! — сказал себе Пафнутьев. В этом и была вся хитрость — Генеральный не сказал «договаривайся», он сказал «разбирайся» «И вы подпишете его заключение?» — спросил далее Лубовский. «Разумеется, — ответил Генеральный. — Если оно будет достаточно обосновано и доказательно».
— Убедились? — спросил Лубовский.
— Да, вполне. Но я и не сомневался в том, что у вас с Генеральным хорошие отношения. Иначе я не был бы здесь. И когда вы сказали, что такой разговор состоялся, я сразу поверил.
— Спасибо. — Лубовский чуть склонил голову.
— Не стоит благодарности, Юрий Яковлевич. У нас ведь не тот разговор, чтобы лукавить или ловить друг друга на слове. Мы не будем этим заниматься.
— И за это спасибо. Итак, что вы мне ответите?
— Я должен подумать.
Лубовский молча вынул из кармана пиджака сложенный вдвое блокнотный листок и протянул его Пафнутьеву:
— Прочтите, Павел Николаевич.
Пафнутьев развернул листок и прочел: «Я должен подумать».
— Я знал ваш ответ час назад. Если же говорить точнее, я всегда его знал.
— Это было нетрудно.
— Продолжим. У меня есть досье на вас, Павел Николаевич, которое по полноте и достоверности не уступает тем десяти томам, которые сложены в сейфе. Мои ребята в Москве немного поднатужились и выяснили — в газете, которая опубликовала материал обо мне, работает некий Фырнин. В свое время вы достаточно плотно с ним общались, ему как-то даже досталось от ваших клиентов... Но выжил. Видимо, везучий.
