театр подобным бюрократическим способом, владела мной, пока я распечатывала казенный пакет.
Всеволод едва не свернул себе шею: любопытство не украшало его. Но и то сказать: не так часто приносили нам запечатанные конверты со штампом прокуратуры! Обычная переписка шла в открытом виде через канцелярию.
Я вскрыла конверт, и на стол выпал кусочек картона. Но не простого, а похожего на бумагу денежных знаков…
Это был пропуск на военный парад Седьмого ноября.
Да, на нем значились мои имя и фамилия и напоминалось, что надо иметь при себе удостоверение... Я обалдело держала в руках пропуск и даже не получила удовлетворения от завистливого выдоха Всеволода: «Ну и ну!» На военный парад приглашались немногие, так что сам факт получения пропуска уже как бы делал меня на голову выше. И хотя это тоже было важно, но самое главное: я увижу военный парад на Красной площади! Впервые в жизни я буду стоять на трибуне, может быть, даже совсем близко от Мавзолея. И увижу — впервые в жизни! — все правительство...
Мне не терпелось узнать, как же это осуществить; я готова была стоять на площади уже с вечера, несмотря на снег...
Чтобы добраться вовремя до места, учитывая проверку документов на подступах к Красной площади и то, что уличное движение по центру прекращалось, я вышла из дому затемно.
Но оказалась не единственной энтузиасткой. По пустынным еще улицам двигались пешеходы. Они именно двигались: по их одежде, неторопливости и горделивой осанке можно было догадаться, куда они направляются. И я трепетно подключилась к этому шествию, которое все больше сплачивалось по мере приближения к первым постам контроля.
Контроль начинался далеко от Красной площади. Поперек Сретенки громоздились грузовики, оцепление нарядных в своих красных петлицах и фуражках красноармейцев стояло так картинно и неподвижно, словно парад выплеснулся уже сюда.
Начиная с этого первого оцепления, мы покидали темные, еще ночные улицы: здесь и дальше все было залито ярким светом прожекторов, установленных на крышах.
По Никольской улице шли уже густо по тротуарам и мостовой. От красных полотнищ, вывешенных на стенах домов и протянутых поперек улицы, падал отблеск на лица, придавая им выражение приподнятости и торжества.
Народ шел разный, но таких, как я, было мало, а все больше солидные, рабочие люди, одетые по-праздничному. Шли военные в высоких званиях и ответработники, которые узнавались по модным синим поддёвкам с серыми смушками... Шли те, кто обычно проезжал в машинах. Но здесь все были равны, и все пешие. А машины оставались далеко за оцеплением.
Пропуск мой оказался на трибуну у самых Спасских ворот. Отсюда я видела Мавзолей, благородными своими линиями и окраской отчетливо выделявшийся на серой, тщательно очищенной от снега площади. Справа высилась Спасская башня со знаменитыми курантами, бой которых совсем недавно начали транслировать по радио, и голубые ели у стены... Открытые ворота с часовыми в длинных шинелях, туго опоясанных новенькими ремнями, обещающе показывали часть крупнобулыжной кремлевской мостовой и синеватую дымку в перспективе.
Хотя до парада было еще два часа, трибуны уже заполнялись москвичами. Гости других городов и республик стали организованно подходить позже. Одновременно непривычно пестрой толпой, громко переговариваясь, пошли иностранные делегации, среди которых различались немцы в синих фуражечках-«тельманках», французы в беретах, щупленькие белозубые китайцы.
Когда они проходили мимо трибун, мы поднимали сжатые кулаки и кричали: «Рот фронт!», «Руки прочь от Китая!», «Свободу народам Востока!», а тем, кому неизвестно было, что кричать, мы просто аплодировали.
Попозже подошли и заняли места на особой трибуне послы и военные атташе, аккредитованные в Москве. Я в первый раз, не считая театра, конечно, увидела на плечах мужчин погоны и даже аксельбанты. Этих никто не приветствовал, командир, приставленный к иностранным гостям, придерживая шашку, указывал затянутой в перчатку рукой места подходившим.
Между тем по площади пробежали связные, устанавливая знаки для расположения воинских частей. Послышались звуки настройки военного оркестра. Напротив трибун, на крыше Торговых рядов, застрекотал киноаппарат.
Потом словно ветерок пробежал по трибунам: на площадь вступили части Московского гарнизона.
Отработанными перестроениями они заполнили всё пространство между трибунами и Торговыми рядами, оставив как бы узкую просеку, по которой пробегали туда-сюда распорядители с красными повязками и охрана.
Все взгляды были обращены на Мавзолей. Незаметная дверь позади открылась, на площадку медленно стали выходить члены правительства. Сталин шел третьим.
…Он, наверное же, знал, какая буря подымется сейчас навстречу ему на площади. Всё он знал наперёд. Но ничто не выдавало ни в его походке, ни в лице ожидания этой бури. Очень буднично было всё в нём.
Попросту, задевая друг друга плечами, перебрасываясь какими-то словами и улыбками, все разместились на трибуне Мавзолея, и тотчас стали бить куранты... С первым их ударом за кремлевскими воротами послышалось цоканье копыт. В напряженной тишине одинокий звук казался таким сказочным, что теперь только какое- то чудо должно было появиться там, из синей дымки, в рамке кремлевских ворот.
И чудо произошло! Из ворот Кремля на белом коне вылетел Ворошилов!
...Пройдут годы, я увижу многие военные парады. Будут идти тяжелые танки по Красной площади: целые дома под толстой бронёй. Гигантские сигары ракет проплывут перед пестрыми трибунами, и крошечные рядом с орудиями артиллеристы поведут их, как погонщики слонов. Под тяжелой сенью знамён пройдут офицеры всех родов войск, щеголяя высоким классом выучки.
Но не уступит им место в памяти тот впервые увиденный мной военный парад и видение легендарного всадника на белом коне, вылетающего из ворот Кремля, в то время как со стороны Исторического музея навстречу ему на гнедом жеребце спешит такой же невысокий — но уж какой ловкий и статный! — Будённый, на смуглом лице темные, браво закрученные усы!
Всадники сближаются, усиленный рупорами, звучит рапорт командующего парадом... Начинается объезд войск, поздравление принимающего парад, перекатное «ура!», умноженное эхом...
И вся необыкновенная картина с четкими квадратами воинских частей, выстроенных для парада, с древними стенами Кремля и Торговыми рядами, с памятником Минину и Пожарскому слева и Василием Блаженным справа — всё кажется ненатуральным, как во сне или на экране.
Ворошилов поднимается на поставленную в центре трибуну и произносит традиционную речь. Потом он присоединяется к стоящим на трибуне Мавзолея, и что-то шутливое, незначительное бросает ему Микоян, и все улыбаются, а Ворошилов прокашливается, и вдруг всё замирает: двинулись войска! В легкости церемониального марша только знаток усмотрит капли пота. В движениях, столь слитных, столь четких, таятся великие усилия.
И опять словно ветерок проходит по трибунам: пошла техника!
В то время как быстроходные танки прогромыхивают по спуску к Москве-реке, над площадью в стремительном полете на бреющем возникают красные с черным бомбардировщики... Они летят журавлиным треугольником, их блестящие тела прочерчивают в небе жирный пунктир,
