следственная комиссия и устроила закрытое заседание вокруг стола, на котором стоял лучший фарфоровый сервиз хозяйки. Хотя комиссия была созвана только на скромную «чашку чая», она провела огромную следственную работу. Пирожки совершенно остыли, прежде чем комиссия проглотила хоть кусочек. Пришлось обсудить очень многое, и было чрезвычайно важно установить твердо, что каждый из членов комиссии всегда был «непоколебимо уверен в одном: с этим человеком еще случится нечто необычайное». А потому миссис Снигем удалось налить собравшимся по второй чашке чая не раньше, чем пробило восемь часов.
Глава XLVII
Яркое солнце
Как-то раз в январе, когда густо валил снег, Лоуренс Букман приехал с отцом навестить Бринкеров.
Рафф отдыхал после дневных трудов; Гретель набила и зажгла ему трубку, а теперь тщательно выметала золу из камина; тетушка Бринкер пряла; Ханс, сидя на табурете у окна, усердно учил уроки. Мирная, счастливая семья! За последнее время ее волновало только ожидание «Томаса Хигса».
После того как новых знакомых торжественно представили друг другу, тетушка Бринкер уговорила гостей выпить горячего чаю. «В такую вьюгу недолго и замерзнуть», – уверяла она.
Пока гости беседовали с ее мужем, она шептала Гретель, что глаза молодого человека похожи на глаза Ханса, как два боба на два других, не говоря уж о том, что оба парня частенько смотрят куда-то в пространство бессмысленным взглядом, хотя знают не меньше, чем любой дед.
Гретель была разочарована. Она ожидала трагической сцены, вроде тех, какие Анни Боуман рассказывала ей, прочитав какую-нибудь книжку. А тут человек, который чуть было не сделался убийцей, который десять лет пропадал и был уверен, что родной отец отрекся от него с презрением, – тот самый молодой человек, что покинул свою родину при таких исключительных и драматических обстоятельствах, теперь сидит себе у камина как ни в чем не бывало и очень доволен!
Правда, голос его дрожал, когда он заговорил с ее родителями, а встретившись глазами с ее отцом, он улыбнулся ясной улыбкой, совсем как рыцарь, который убил дракона и преподнес королю воду вечной юности; но все-таки он оказался ничуть не похожим на какого-нибудь побежденного героя из книг Анни. Ведь он не произнес, подняв руку к небу: «Отныне я клянусь навеки быть верным моему дому, моему господину и моей родине!» – слова, единственно правильные и подходящие в подобном случае.
Итак, Гретель была разочарована. Зато Рафф испытывал полное удовлетворение. Поручение исполнено: к доктору Букману сын вернулся здравым и невредимым; к тому же ведь бедный малый, в сущности, не погрешил ни в чем, если не считать, что он думал, будто отец способен отречься от него из-за несчастной оплошности. Правда, некогда стройный юноша превратился теперь в довольно грузного мужчину, – а Рафф-то бессознательно надеялся снова пожать ту же юношескую руку! Но ведь, коли на то пошло, для Раффа изменилось все на свете. И он отогнал от себя все чувства, кроме радости, когда увидел отца и сына, сидящих рядышком у его камина.
Между тем Ханс думал только о том, как счастлив «Томас Хигс», что снова может сделаться ассистентом меестера, а тетушка Бринкер тихонько вздыхала, жалея, что мать Лоуренса умерла и не может полюбоваться на такого прекрасного молодого человека, – вздыхала и удивлялась, почему доктор Букман ничуть не огорчен тем, что его серебряные часы так потускнели. Он носит часы с тех самых пор, как получил их от Раффа, это ясно. А куда же он девал золотые, которые носил раньше?
Свет падал прямо на лицо доктора Букмана. Какой у него был довольный вид! Как он помолодел и повеселел! Его глубокие морщины разгладились. Он смеялся, говоря отцу семейства:
– Ну разве я не счастливый человек, Рафф Бринкер? В этом месяце мой сын продаст свою фабрику и откроет склад товаров в Амстердаме. Теперь я буду даром получать футляры для очков.
Ханс встрепенулся:
– Склад товаров, мейнхеер! Но разве Томас Хигс… то есть ваш сын… не будет вашим ассистентом по-прежнему?
По лицу меестера промелькнула тень, но, сделав над собой усилие, он улыбнулся и ответил:
– Нет, с Лоуренса этого довольно. Он хочет остаться коммерсантом.
Лицо Ханса выразило такое удивление и разочарование, что доктор добродушно спросил его:
– Что же ты умолк, дружок? Разве быть коммерсантом позор?
– Н-нет, не позор, мейнхеер, – запинаясь, ответил Ханс, – но…
– Но что?
– То, другое призвание гораздо лучше, – ответил Ханс, – гораздо благороднее! Я думаю, мейнхеер, – добавил он горячо, – что быть врачом… лечить больных и увечных, спасать человеческую жизнь, уметь делать то, что вы сделали для моего отца, – это самое лучшее, что есть на земле!
Доктор строго взглянул на него. В этом взгляде Хансу почудилось осуждение. Щеки его запылали, горячие слезы навернулись ему на глаза.
– Скверное занятие, мой мальчик, эта медицина, – сказал доктор, все еще хмурясь: – она требует великого терпения, самоотвержения и упорства.
– Конечно, требует! – сказал Ханс, снова загораясь. – Она требует и знания и благоговения перед человеком. Ах, мейнхеер, может быть, у этого призвания есть свои трудности и свои недостатки… Впрочем, вы не всерьез осуждаете медицину. Нет, это великое и благородное призвание, а не скверное! Простите меня, мейнхеер, – не мне говорить так смело.
Доктор Букман был явно недоволен. Он повернулся спиной к юноше и вполголоса заговорил с Лоуренсом. Тетушка Бринкер, найдя нужным сделать строгое предупреждение Хансу, нахмурила брови. Знатные господа, как ей достаточно хорошо известно, не любят, когда бедняки им перечат, подумала она.
Меестер обернулся:
– Сколько тебе лет, Ханс Бринкер?
– Пятнадцать, мейнхеер, – ответил тот, вздрогнув.
– Ты хотел бы стать врачом?
– Да, мейнхеер, – ответил Ханс, дрожа от волнения.
– Ты хотел бы, с согласия родителей, посвятить себя науке, поступить в университет и со временем стать моим учеником?
– Да, мейнхеер!
– Подумай хорошенько: тебе не надоест и ты не раздумаешь как раз в то время, когда я всю душу положу на то, чтобы подготовить тебя и сделать моим преемником?
Глаза у Ханса загорелись:
– Нет, мейнхеер, я не раздумаю!
– В этом вы можете ему поверить! – воскликнула тетушка Бринкер, не утерпев. – Когда Ханс что-нибудь решил, он – как скала! А что до учения, мейнхеер, так в последнее время малый прямо прирос к своим книгам. Он уже теперь бормочет по-латыни не хуже любого священника!
Доктор улыбнулся:
– Ну, Ханс, если твой отец согласен, других препятствий я не вижу.
– Хм! Дело в том, мейнхеер, – проговорил Рафф, слишком гордившийся своим сыном, чтобы сразу сдаться, – что сам я предпочитаю трудиться на чистом воздухе. Но если малый хочет
