Они остановились. За окном одинокая тропа вела куда-то вдаль, сквозь необработанные поля, на которых тут и там были разбросаны островки дикой горчицы. Пассажиры переглядывались, один из мужчин вынул часы.
– Я не знал, что мы едем с остановками, – сказал Люциуш.
– Остановок не должно быть. По крайней мере, до Жешува. – Аделаида прислонилась к окну, пытаясь что-то разглядеть. – Иногда на путях случаются поломки. Приходится ждать. Бывает, подолгу.
Мимо окон проехала группа всадников, и Люциуш почувствовал, что Аделаида встревожилась. Потом состав двинулся в обратном направлении. Где-то дальше вдоль путей голоса переругивались по-польски, что-то о посадке на поезд, но Люциуш не мог толком разобрать слов. Сзади послышался скрежет, двери вагона отворились, кто-то что-то выкрикнул. Потом шаги, стук в дверь купе.
По-польски: «Все остаются на своих местах!»
Сын Аделаиды, который затих было у нее на руках, снова захныкал. Гладя его по волосам, она наклонилась к Люциушу и прошептала:
– Ополченцы, лояльные Польше. В прошлом месяце тоже так было. Они ищут пособников врага. Из-за войн с Украиной и Россией. – И добавила еще тише: – Прошлый раз они задерживали всех молодых мужчин, которые ехали в одиночестве. Скажите, что я ваша жена.
Он вспомнил подробную карту Галиции и револьвер отца, тщательно запакованные в ранец над его головой. И там его старые документы, еще до Наташи.
– Но по паспорту я не женат.
Аделаида не отводила взгляда.
– Ну и что. Мы поженились в Вене в 1916 году, а новая Австрийская Республика потребовала обновить свидетельство о браке перед поездкой. Но они все перепутали и задержали оформление; поляки обожают истории о том, как австрийцы все путают. Это наш сын, Павел Кшелевский, – это же ваша фамилия, да? Я видела на билете. А моя девичья фамилия Бартовская, как написано на моем. Мы вместе едем в Ярослав к моей тете, Ванде Ценек. Она военная вдова; ее муж погиб в Полесье, сражаясь за независимость Польши, как настоящий патриот. Мы собираемся провести с ней месяц, на хуторе, принадлежащем моему двоюродному брату. Сейчас в городе слишком жарко для ребенка, а он ведь болеет – надо сказать им, что он болеет.
– В моем билете место назначения – Львов.
– В вашем билете место назначения Львов, потому что в кассе на Северном вокзале все перепутали. Вы выходите со мной в Ярославе, чтобы навестить мою тетю.
– Но… – начал было Люциуш, и в эту минуту дверь купе открылась.
– Документы, – сказал молодой человек в униформе без опознавательных знаков.
Аделаида положила свободную руку на плечо Люциуша.
Люциуш достал паспорт и билет и передал их вместе с документами двух пожилых пар.
– Ваши документы, – сказал молодой человек Аделаиде.
– Они у меня в сумке, – сказала она. Наклонившись, она стала рыться в вещах одной рукой, придерживая Павла, который снова стал плакать.
– Поторапливайтесь, – сказал проверяющий. Наконец она протянула ему бумаги. Солдат изучил документы стариков и отдал их обратно. На вид ему можно было дать лет шестнадцать – розовые щеки, покрытые персиковым пушком, яркие голубые глаза. Через плечо у него была перекинута винтовка, на поясе в кобуре висел пистолет.
Он посмотрел на Люциуша:
– Вы едете вместе?
Аделаида не дала ему ответить.
– Муж встретил меня в Богумине. Я была в Рыбнике у своих, а теперь мы едем в Ярослав, к моей тете.
– У вас в билете указан Львов. – Он смотрел на Люциуша. – И по документам вы не женаты. Но это, значит, ваша жена.
И снова Аделаида вмешалась:
– Мы подали документы в январе.
– В самом деле? – Молодой человек улыбнулся, словно ему удалось раскопать грязный секрет. – Ребенку сколько? Два года? Три?
Ее лицо потемнело.
– Не ваше дело.
– Ну как сказать. Концы с концами-то у вас не сходятся.
– А я бы сказала, что не у всех было время возиться с документами во время войны. – Она сделала паузу. – Или вам об этом неизвестно? Мой муж даже не видел собственного сына до демобилизации. Вы сами выглядите как ребенок. Может, вы еще в куклы играли, когда ваши братья служили?
Люциуш посмотрел на нее. Вначале он думал, что она нарочно изображает обиду. Но теперь вдруг испугался: кажется, тут было что-то другое, и она уже не владела собой.
Он вмешался:
– Моя жена не хотела сказать ничего плохого. Я… Я… видите ли, мы столько пережили…
Но молодой человек не отдал им документы.
– Следуйте за мной, – сказал он.
Сердце Люциуша колотилось, он начал подниматься с сиденья.
– Не вы. Она, – проверяющий показал подбородком на Аделаиду.
Аделаида помотала головой.
– По какому праву?
Молодой человек шагнул к ним. И тут Люциуш вспомнил о письме генерала Боршовского, лежащем в ранце. Друг Польши. Уж наверное, оно имеет какой-то вес, как и подпись генерала. Но там не было ни слова о жене.
– Позвольте, я объясню.
Но молодой человек не обращал на него никакого внимания.
– Я жду, пани.
Она гневно взглянула на него:
– Я этого так не оставлю. Я родилась в Польше. Мой брат отдал жизнь за Польшу, мой муж чуть не погиб. Мой сын впитал любовь к Польше с моим молоком…
– Прекрасно. Вы расскажете все это моему капитану. – Он сделал паузу. – Пойдемте.
– Я пойду, – сказал Люциуш громче.
– Вы останетесь здесь, – сказал проверяющий, все больше сердясь. – Побудете с ребенком, а эта патриотка пойдет со мной.
Аделаида посмотрела на него. Оба понимали, что если она не передаст ему Павла, они рискуют окончательно выдать себя. Она наклонилась и прошептала что-то, чего Люциуш не услышал. Потом: «Побудь с папой, я скоро вернусь».
Но как только она отстранилась, Павел начал яростно хвататься за нее, за руку, за волосы, за блузку. Ей пришлось отдирать его от себя. Он успел ухватиться за палец, а потом снова за волосы и испустил громкий вопль.
– Пожалуйста, – сказала она Люциушу, который встал, чтобы помочь. Но мальчик, несмотря на болезнь, сопротивлялся так неистово, что понадобилось еще несколько попыток, чтобы оторвать его от Аделаиды.
«Ш-ш-ш», – зашептал Люциуш, но вопли стали еще громче. Он старался удержать мальчика, и наконец ему удалось устроить его у себя на руках. Ему пришло в голову, что он никогда в жизни не держал ребенка – не так чтобы просто дотронуться, а держать на руках. Это казалось странным. Наверняка же был какой-нибудь кузен, племянник, когда-нибудь давно. Но сила маленьких рук и ног оказалась совершенно неожиданной. И лихорадка была такая, какую он никогда не ощущал у своих пациентов, сухой, обжигающий жар, проникающий сквозь легкую ткань рубашки. И все-таки Павел продолжал выворачиваться из рук, стремясь к матери. «Ш-ш-ш», – снова прошептал Люциуш.
