выглядела моложе, но это определенно была она. Неудивительно, что она была привлекательна, и на многих снимках рядом с ней находился высокий, красивый мужчина, очень похожий на Уокера.
На фотографиях также была девушка. Одно из наиболее очаровательных фото заставило меня остановиться. Симпатичная девочка с такими же голубыми глазами, как у Уокера, и густыми темными локонами стояла позади маленького мальчика, обнимая его за плечи и прижимая к себе. Чуть наклонившись, она прижималась щекой к его щеке, а он держал ее за руки, и они оба улыбались в камеру. Меня потрясли знакомые формы глаз и губ… я поняла, что этот маленький мальчик — Уокер.
Трудно поверить, что очаровательный маленький мальчик с широкой улыбкой и теплым взглядом — Уокер Айронсайд.
Девочка очень походила на него, должно быть, это была его старшая сестра.
Эти фотографии… я лихорадочно перебирала их снова и снова… на этих фотографиях была его семья, о которой он никогда не рассказывала. Почему? Почему в Эдинбурге он отнесся с матери как к абсолютной незнакомке?
Я разложила фотографии на кухонном островке, жутко нервничая в ожидании возвращения Уокера. При звуке открывающейся двери и его небрежном «Детка, это я», на моих ладонях и в подмышках выступил пот.
Когда Уокер вошел на кухню, от его вида мне захотелось спрятать фотографии, притвориться, что я их никогда не видела, сунуть голову в песок и просто взять от этого мужчины все, что можно.
Проблема, однако, заключалась в том, что я его любила.
Я полностью и безоговорочно по уши влюбилась в Уокера Айронсайда и с жадностью хотела его всего.
Оказалось, я принадлежала к типу женщин «все или ничего».
Нежность с его лица исчезла, как только он увидел выражение моего лица. Он поставил пакет с едой на островок, выискивая во мне причину, прежде чем скользнуть взглядом вниз к фотографиям на столешнице.
Лицо Уокера превратилось в камень.
— Прости, — выпалила я. — Я искала столовые приборы… нет. Мне было любопытно. И я нашла эти фотографии.
Он ничего не сказал. Стоял, замерев, как статуя, устремив пустой взгляд на полароидные снимки.
— Уокер? Это твоя семья? Та женщина, с которой мы столкнулись в Эдинбурге, была твоей мамой?
Внезапно черты его лица ожесточились, а взгляд, который он бросил на меня, как на незваную гостью, вторгшуюся в его дом, заставил меня немного умереть внутри.
— Это не твое гребаное дело.
Я вздрогнула, как от удара, но он будто этого и не заметил. Не осознавал, насколько глубоко ранил меня своими словами.
Оперевшись руками о столешницу, он наклонился ко мне.
— Разве я шарюсь в твоем чертовом доме? Господи, Слоан, я считал тебя лучше этого.
Я бы не заплакала. Не позволила бы ему довести меня до слез.
Сдерживая обжигающие слезы, я опустила взгляд и отошла.
— Ты прав, мне не следовало смотреть твои вещи. Прости меня.
— Извинения приняты, — резко ответил Уокер и шагнул вдоль островка, сгреб фотографии, выдвинул ящик, в котором я их нашла, бросил их туда и с грохотом захлопнул ящик. — Блинчики с начинкой закончились, так что я купил тебе брокколи с чесноком. — Он двинулся, чтобы открыть пакет с едой.
Я ошеломленно уставилась на него, пока он доставал коробки с едой.
Он посмотрел на меня.
— Не любишь брокколи с чесноком?
Он это серьезно?
Я недоверчиво фыркнула, и, услышав гнев в этом звуке, Уокер остановился.
— Что?
Этот резкий, нетерпеливый вопрос, подобно крюку, вытянул мой позвоночник и распрямил плечи.
— Я хочу знать, почему ты не говоришь о своей семье. Почему игнорировал свою маму. Почему ты исчезаешь каждый год в одно и то же время, почему не рассказываешь, откуда у тебя шрам на животе, с остальными у тебя подобных проблем не возникло. — Я обогнула островок и прижала ладони к его груди. — Я хочу узнать тебя, а ты мне не позволяешь.
— Чушь собачья, — рявкнул Уокер. — Ты знаешь меня лучше, чем большинство.
— Чем большинство? — Я провела ладонью там, где билось его сердце. — Обо мне ты знаешь все. Я впустила тебя повсюду… почему ты не впускаешь меня?
Он обвил рукой мое запястье.
— Я впустил. Но есть вещи, о которых я не хочу говорить. Вот, — он накрыл ладонью мою руку, лежащую на его груди, — что я могу тебе дать. Этого либо достаточно, либо нет.
Я отдернула руку, и глаза Уокера сверкнули, но неохотно он отпустил меня.
— Значит, ты говоришь мне, что в твоем прошлом есть нечто важное, о чем ты никогда мне не расскажешь?
— Тебе об этом знать не нужно. Это никак на нас не повлияет.
Он шутил что ли? Неужели настолько ничего не понимал?
— Если наши отношения продолжатся, я должна буду просто молча наблюдать, как ты исчезаешь каждый сентябрь на две недели?
Он казался удивленным, что я знала о нем такие подробности.
— Нас это никак не касается, так что, да.
Болезненный комок застрял в горле.
— Ты шутишь?
— Слоан…
— Хочешь сказать, если бы я каждый год срывалась с места и пропадала с Келли на две недели, ни черта тебе об этом не рассказывая, ты бы отнесся к этому спокойно?
На его челюсти дернулся мускул, и я поняла, что донесла до него свою точку зрения. И все же упрямый ублюдок сказал:
— Если бы тебе было важно держать это при себе, то да.
— Лжец, — сердито выплюнула я, отступая от него.
Глаза Уокера предостерегающе вспыхнули.
— Слоан.
— Нет, не говори со мной, как с непослушным ребенком. — Меня всю трясло под тяжестью ужасного решения. — Это серьезно, Уокер. Я… как наши отношения могут продолжаться, если ты мне не доверяешь?
— Я мог бы спросить тебя о том же. Я прошу тебя поверить, что на нас это никак не повлияет.
Он потянулся ко мне, но я отступила. В его глазах вспыхнула боль, и я ненавидела это… но мне он тоже причинял боль.
— Ты дурак, если думаешь, что твои секреты не повлияют на нас. В конце концов, они встанут между нами. Я…
Я уставилась на него, вглядываясь в каждый дюйм его красивого лица, немного ненавидя его, но больше себя. Разве я не знала, что этим все и закончится?
— Мне нужен весь ты… мне нужно твое доверие… не знаю, справедливо ли это. Хотеть все твои секреты. Знать о твоей семье, откуда ты родом. Я, правда, не знаю. И мне жаль, если это не справедливо. Но ты меня знаешь, как и я знаю себя. И я знаю, что мне нужен весь ты,
