Книга Метаморфозы рассердились - О. Нова

— Пора, — подсказал Перси.

И неосторожно, немного бешено схватил за запястье.

— Пусти, — попросила уставшая Ынбёль. — Я же не исчезаю с темнотой. Ничего не успею натворить, даже если попытаюсь.

Подумав, Перси кивнул, нарушил приказ Верховного и разжал пальцы.

Путь к дому Эллиота Ынбёль теперь могла бы пройти, пробежать, проехать на одноколёсном велосипеде, проползти на руках и найти с закрытыми глазами. Могла и не хотела. Она разглядывала музей античной истории, в который они так и не сходили. Промерзала насквозь и плавилась от жара. Чувствовала, как за ней идут по пятам. Город сегодня казался выдуманным и излишне спокойным.

— Магия, — пренебрежительно цокнула Ынбёль. Кто-то пускал цветы по её разуму. — Хватит.

Отпустило сразу же — и боль подкосила ноги. Реальность врезалась в неё так же кинжально, как когда-то дух. Обвалилась внутрь. Ынбёль еле не закричала.

Она постучала в дверь. Спрятала руки в карманы, нахмурилась. Эллиот открыл не сразу: он был заспанным, растрёпанным, с отпечатком узора на щеке. Милым.

Боже, каким превосходным человеком он был.

— Ынбёль? — хрипнул Эллиот сонливо.

— Прогуляйся со мной, — попросила Ынбёль.

Они помолчали в сверхъестественной тишине.

— Зайди погрейся.

— Нет.

— Не пойду, пока не зайдёшь. Мама вчера купила фруктов. И твой любимый суп ещё есть.

— Нет, — неуверенно повторила Ынбёль. — Ты тогда меня не отпустишь до утра.

— Угадала, — рассеянно зевнул Эллиот. Посмотрел наверх. Нахмурился. Снег мешал зрению, но он всё равно заметил свою погибель. — Я тут подумал — я столько раз спрашивал, боишься ли ты меня. А ты вот ни разу.

Ынбёль, смотрящая на него из темноты полуживым-полумёртвым зверем, медленно произнесла:

— Ты боишься меня?

— Сейчас почему-то да, — так же неспешно ответил он. Посмотрел по сторонам, стряхнул с головы снежные перья. — Какое странное ощущение. Я не сплю?

— Не спишь.

Эллиот, как кот, чувствовал приближение смерти, но не понимал этого. Он неаккуратно проронил:

— Будущее уже не кажется таким далёким.

И удивился самому себе. Качнулся, ушёл в дом, прогремел ящиками. Вернулся в зимнем пальто и с тёплой курткой, которую тут же набросил на плечи Ынбёль. Тяжело вздохнул:

— Что с тобой?

— Не додумайся меня успокаивать. И жалеть.

Ынбёль вытянула руку, отвернувшись. Вздрогнула от нежного касания. Поджала губы.

Они молча зашагали под снегом. Ынбёль — чуть впереди. Она утягивала за собой Эллиота, который был послушнее нитки, уцепившейся за одежду. Кости дрожали. Ветер скрёб лицо, смешиваясь с красным. Крови не было — была луна. Под ногами путались оголодавшие псы, но не кусались.

— Собаки не лают на колдунов, — попытался пошутить Эллиот.

Ынбёль чуть не умерла.

Эллиота не спасти. Эллиот не будет спасён. Эллиота не спасут.

— Давай поедим карамельных яблок. — Ынбёль сразу же захотела отказаться, но поняла, что эти слова принадлежат ей. Она аж споткнулась. Смирилась с тем, что больше никогда не сможет отыскать себя. — Что скажешь?

— Давай, — легко согласился Эллиот. Знал ведь, что яблоневые лавки закрыты до весны. — Я не против.

«Почему ты мне веришь?»

Парк, в котором когда-то проходила ярмарка, был укрыт куполом. Все ведьмы уже были здесь. Их присутствие угадывалось в неестественном лишайнике на дубе, горелых следах, крошках зеркала в траве. Эллиот молчал вплоть до стёршихся вывесок и пустых лотков, где раньше продавались яблоки, а потом слабо улыбнулся:

— Кажется, ярмарка закончилась несколько недель назад. Прогулялись. Теперь пойдём ко мне.

«Как можно так любить? Как можно чувствовать смерть и всё равно идти за ней? За… мной?»

Ынбёль крепко сжала его руку, но резко отпустила. Чем-то обожгло. Ведьмы говорили: достаточно. Эллиот не двигался — просто стоял и смотрел. Ужасный, застывший в луже Кровавой Луны взгляд. Хотелось умыться.

— Мне нужно тебе кое-что сказать. Кое-что страшное, — пустой дух рычал за Ынбёль. Его сила хотела есть и пугать. — Что, не хочешь сбежать?

Эллиот не моргая ответил:

— Старые фильмы ужасов научили, что если что-то страшное меня уже увидело, то побег не спасёт.

Полуживой-полумёртвый зверь в Ынбёль был духом и ей самой — не разобрать, где чьи ноги, руки и души.

— Тебя не должно быть в моей жизни, — на одном холодном выдохе сказал вечный монстр: ведьма воскрешения. А Ынбёль в тихом отчаянии добавила: — Не должно было быть. Я так тебя люблю.

Эллиот излучал преданность, а в ответ был преданным.

Ему пора. Его камень — глаз призрачной кошки, а его дерево — яблоня.

Лекси выпрыгнула кровожадной тонкозубой феей. Бесшумно и зловеще. Вцепилась в Эллиота, завалила его на землю, принялась колотить камнем в лоб. Быстро, яростно, в страхе, — от голода и вины. Ынбёль рухнула на колени. Тёплая кровь, её легчайшая нота тут же свернула голову. Из лба Эллиота стекал эликсир — пища для ковена.

Неистово и безнадёжно, кровь всё лилась и лилась.

Эллиот закричал. Это был первый голос в мешанине неодушевлённости.

Ынбёль схватила себя за корни волос. Услышала, как под луной раскололась кость. Тоже завопила — нечеловечески. Гигантский камень, которым орудовала Лекси, треснул и посыпался следом за алыми брызгами.

Череп Эллиота сдавило с такой силой, что кровоизлияние в мозг, убившее и превратившее в ведьму, показалось бездарностью. Когда Ынбёль умирала сама, ей не было так больно. Смешно.

Хрипы. И скулёж. Тяжело дышащая Лекси шатко поднялась. При каждом шаге от её подошвы расходилась бордовая слякоть, как тянучка.

— Прости, — умоляла она, — прости, так нужно! Духи не примут его без мучений, и всё будет напрасно!

Выясни, где у твоей судьбы глаза, и проколи их. Это дремучая клятва ведьм, обнаруженная в самом старом чердачном дневнике.

Эллиот получил половинчатую энергию двухцветной Лекси: потерял зрение, но тут же прозрел. Наполовину стал бледным и красным. Он царапал землю, пытаясь отыскать опору или отлетевшие кусочки лица. Разгрести в его стонах что-то понятное было невозможно. Кажется, он звал Ынбёль.

— Ынбёль не плачет, — удивлённо заметил Эш, доставая авлос.

Эллиот дрогнул от имени.

Ынбёль сидела на земле, обвивая себя руками, чтобы не разорваться на нескольких субличностей — но воющих, как один маленькая девочка. На её плечах помимо тёплой куртки висела мантия. Все только и делали, что укрывали её, хотя у них выходило по-разному.

Голодные ведьмы потихоньку кружились. Жажда била по их гортаням. Они были готовы отринуть заботу, которой награждали жертву весь месяц. Готовы были пировать. И это происходило — это правда происходило. Ведьмы вонзали в Эллиота ритуальные кинжалы, создавая созвездие на животе. Человек всё не умирал. Он будто прилёг в