class="p1">— Я? Избегаю тебя? Ни за что на свете.
— А я-то думал, что ты размышляешь о своем недавнем безрассудном участии в инциденте с Креем.
— Ты же знаешь, я не хотел этого, дядя.
— Но это не значит, что этого не было, — он сделал паузу, затем вздохнул. — Ты можешь считать себя Богом, но твое явное пренебрежение последствиями рано или поздно настигнет тебя.
Я глажу бедро своего творения, затем делаю паузу.
— Может быть, это уже произошло.
— О?
— Эй, дядя, — смахнул, разгладил, смахнул. — Ты всегда говорил мне, что это нормально — не быть таким, как другие дети, и что я не сломлен. Ты говорил, что, если мой мозг устроен по-другому, это не значит, что я хуже их. На самом же деле, это значит, что я более особенный.
— Это правда.
— Так почему же, черт возьми, она этого не видит?
— Она?
— Некая заноза в моем боку, которая обвиняет меня в пустозвонстве и катастрофической неспособности к утомительной эмоции, называемой эмпатией.
— И тебя волнует ее мнение?
— Нет… я не знаю.
— Тогда, вероятно, волнует.
— Как мне перестать думать о ней?
Дядя смеется.
Я прищуриваюсь.
— Это не смешно.
— В какой-то степени да. Твои эмоции звучат по-детски. Но, во всяком случае, если ты хочешь удержать ее, тебе нужно тренировать эмпатию.
— Нет, спасибо.
— Тогда отпусти ее и возвращайся к своим поверхностным встречам с людьми, которых ты едва помнишь, приходя утром. Таким образом, тебе не придется думать о ней всю оставшуюся жизнь, и ты сможешь носить пустоту, которую она заполняла раньше, как значок.
Мои движения останавливаются, пальцы упираются в бедро.
— Откуда ты знаешь, что она заполнила пустоту?
— Твоя тетя Эльза делает это для меня. Как и твоя мать для твоего отца.
— Правда?
— Да. Твой отец не всегда был собранным, поэтому он был немного строг с тобой в детстве. Он не хотел, чтобы ты совершал те же ошибки, что и он.
Я этого не знал. Наверное, именно это он имел в виду, когда однажды сказал, что не хочет, чтобы я жалел о своих решениях после того, как вырасту.
На что я, естественно, ответил, что ни о чем не жалею.
Дядя Эйден продолжает.
— Это чувство пустоты — болезненная эмоция, которая с возрастом все больше и больше съедает тебя заживо, и, если ты не найдешь кого-то, кто сможет ее заполнить, то безвозвратно пропадешь. Рано или поздно ты пойдешь на более тяжкие преступления, чтобы достичь временного облегчения, которое никогда не длится долго и в конце концов приведет к саморазрушению.
Я достаю сигарету, засовываю ее в рот и закуриваю.
— Мне совершенно неинтересно практиковать эмпатию.
— В этом есть смысл, поскольку это не является для тебя естественным. Но ты должен подумать, готов ли ты вступить на путь, который в корне безрадостен, только потому, что отказываешься меняться.
— Я не знаю, как, черт возьми, практиковать эмпатию.
— Ты когда-нибудь замечал, что воздерживаешься от того, чтобы испортить или причинить боль чему-то или кому-то, кто ей дорог, потому что понимаешь, что это причинит боль ей?
— Может быть.
— Это небольшой шаг вперед. Тебе нужно сначала посмотреть на ситуацию с ее точки зрения, а не со своей. Ты должен сковать свои инстинкты настолько, насколько это возможно.
— Ты имеешь в виду то, как я делал всякий раз, когда хотел причинить боль Брэну и Глин, пока рос, и направлял эту энергию на тех, кто их обидел?
— Что-то вроде того. На самом деле, лучше всего, если Брэн даст тебе совет по поводу твоих с ней отношений.
— Ханжа, который почти не занимается сексом? Пас.
— Отношения — это не секс, Лэн. Это физическая потребность, в которой, я уверен, ты преуспел. А вот эмоциональная сторона — твоя самая большая слабость.
— И сила Брэна, — это не вопрос. Это утверждение.
— Помнишь, что я говорил тебе, когда ты был моложе?
— Брэн чувствует слишком много, а я слишком мало, поэтому мы уравновешиваем друг друга.
— Именно.
— Он никогда мне не поможет, дядя.
— А ты просил?
Нет, не просил.
Но, глядя на своих брата и сестру, я полностью осознаю смысл слов дяди Эйдена.
Мне, Лэндону Кингу, не хватает того, чего у моих брата и сестры в избытке, и хотя я всегда считал это силой, возможно, мне нужно перетасовать свои карты.
— Бессмысленно рассказывать ему обо всем этом, маленькая принцесса, — говорит Брэн. — Он все равно ничего не поймет.
— Я пойму.
И Брэн, и Глин смотрят на меня так, словно в меня вселился демон, изгнанный из ада за свое дружелюбное поведение.
— Ты шутишь? — осторожно спрашивает Глин.
— Я когда-нибудь шутил? — я хватаю их за плечи. — Я буду стараться.
— Зачем? — спрашивает Брэн.
— Потому что вы моя семья, — я улыбаюсь. — Взамен я могу попросить тебя о паре советов в течение дня.
— Паре советов?
— О том, как практиковать эмпатию.
Брэн улыбается. Я нет.
Я знаю, что мне это ни капельки не понравится. На самом деле, мой зверь рычит при мысли о том, что его заковали в кандалы, пусть даже временно, но если это цена, которую я должен заплатить за свою маленькую музу, то пусть будет так.
Глава 26
Мия
— Неплохо. Тебе каким-то образом удалось заманить меня в ловушку, — мистер Уитби — Фрэнк, как он настоял, чтобы я его называла, кивает в знак одобрения моему ходу.
Мы сидим в пустом клубе, и только снаружи завывает ветер. Поскольку сейчас ранний вечер, я защищена от снобизма других членов клуба.
Скажем, девушки стали относиться ко мне еще более пренебрежительно после того, как увидели, что я пришла сюда с Лэндоном. Видимо, я — «сноб», который не заслуживает общества «чрезвычайно обаятельного» Лэндона.
Он заставил их всех купиться на его уловки. Крючок, леска и приманка.
Во всяком случае, чтобы избежать неизбежной конфронтации, я написала Фрэнку и спросила, свободен ли он для быстрой игры. Поскольку он идеальный джентльмен, он согласился. Почти уверена, что я увела его с очень важного занятия по садоводству, учитывая пятно грязи на краю манжеты.
— Сейчас гораздо умнее сдаться. Эта игра уже решена, и до шаха осталось недолго, — печатаю я и показываю ему телефон.
— Я бы не был так уверен. Недооценивать противника — ошибка.
— Очень жаль, что я приехала сюда с намерением уничтожить его.
Он улыбается, как это делают все вежливые британцы, хотя я уверена, что в глубине души он хочет назвать меня сумасшедшей. Я нахожусь в
