– Прости, но мы не можем ослушаться приказа, – послышался тихий виноватый ответ. – Обвинения слишком серьезны. Расскажи обо всем Рафу: он толковый командир и верный подданный Империи. Если кто и сумеет разобраться во всем, то только он.
Я вяло кивнула, признавая правоту сказанного. Послушно села в транспортник и не возражала, когда гвардейцы ввели меня в здание городской тюрьмы.
Здесь царил полумрак, угрюмые серые стены пропитались тоской и плесенью. Моя свободолюбивая натура сопротивлялась изо всех сил, но глас разума оказался громче. Попытавшись сбежать, я только докажу свою вину и уже ничем не помогу Дэву. Настоящему цесаревичу.
Меня усадили на колченогий стул в допросной, сунули под нос записывающее устройство.
Начальник тюрьмы лично принимал политзаключенную. Глаза его недобро блестели, когда он выслушивал выдвинутые против меня обвинения. Сдается, ему в радость было допрашивать и оформлять такого «важного гостя».
Гвардейцы обращались к тюремщику «Тартарус». Не думаю, что это была фамилия, скорее кличка, прижившаяся настолько, что заменила настоящее имя. И она чертовски соответствовала внешности своего обладателя. Его изможденная сгорбленная фигура наталкивала на мысли о ходячих мертвецах, непропорционально длинные руки с крючковатыми пальцами казались высохшими ветвями дерева.
– Что, допрыгалась, свиристелка? – злорадно подытожил Тартарус. – Все вы, бабы, одинаковы. Вам половник доверять нельзя, не то что чужую жизнь. Тоже мне, телохранитель…
Он шумно фыркнул. Его дыхание отдавало чесноком и прокисшим пивом.
Я вскинула голову и уперлась взглядом в презрительно перекошенное лицо тюремщика. Скудное освещение не помешало мне рассмотреть его отчетливо: бледная, с желтоватым оттенком кожа напоминала пергамент. Налитые кровью глаза горели бешенством. Уголок рта нервно дергался. Настоящий повелитель подземного царства, ничего не скажешь.
– Не вешай на меня свой ошейник, – процедила я. – Заботливую руку кусают только бешеные шавки. А того хозяина, что раздает пинки и подзатыльники, не станет терпеть самый преданный пес.
Тартаруса перекосило. Похоже, мой выпад достиг цели: наверняка его бросила женщина. А может, и не одна. Кто уживется с таким мерзким типом?
– Да ты хоть знаешь, с кем разговариваешь? – зло прошипел Тартарус и схватил меня за грудки. – Я сгною тебя в самом глубоком подвале. Отдам на корм крысам, ты…
Договорить ему не дали гвардейцы.
– Поосторожнее! Суд Императора еще не вынес вердикт. Пока она только лишь подозреваемая.
Тартарус скрипнул зубами, но вслух не высказал недовольства: ссора с гвардией чревата последствиями.
– На, подписывай, – он пододвинул ко мне электронное табло и стилус.
Я сложила руки на груди на манер Дэва и поинтересовалась:
– Что это?
– Протокол допроса, – погудел тюремщик.
– Но экран пуст, – возмутилась я.
Тартарус вытянул шею и глянул на табло. Довольно улыбнулся, обнажив щербатые зубы.
– Все верно. Твои показания записаны сюда.
Он похлопал по металлической коробке на своем конце стола.
Ну, нет, не на ту напал. Пусть я не отношусь к элите и грамотой владею плоховато, зато твердо знаю: нельзя ничего подписывать, не читая. Наверняка этот прощелыга все обстряпал так, что в записи показаний нет ни слова правды.
– Ничего не буду подписывать, пока не побеседую с Рафом.
Брезгливо, одним пальцем я отодвинула от себя табло. Глянула на гвардейцев: судя по их лицам, они мне мысленно аплодировали. Ловко, так чтобы не увидел Тартарус, один из них приподнял вверх большой палец и отчеканил:
– Мы доложим Рафу, что доставили подозреваемую, – последнее слово он подчеркнул. – И скажем, кто осуществлял приемку.
Тартарус понял намек и натянул маску радушия. Вышло скверно: его улыбка больше напоминала оскал, а во взгляде читалась неприкрытая ненависть.
Стоило гвардейцам удалиться, как необходимость в вежливости совершенно отпала. Тартарус рывком поднял меня со стула и прохрипел, буквально уткнувшись в мое лицо:
– Все, тварь, теперь ты моя.
– Не думаю, – возразила я и отвернулась, зажав нос пальцами. – Будь добр, отойди подальше.
Тартарус облапил меня по-медвежьи и потерся всем телом, красноречиво сообщая о своих намерениях.
Такого мерзкого ощущения я не испытывала никогда. В сравнении с тошнотворным тюремщиком ядовитый Гален – райский уголок. Но мне было, чем ответить на притязания.
Сдержав рвотный рефлекс, я ударила лбом в переносицу обидчика. Тартарус ослабил хватку и взвыл. Я не преминула воспользоваться моментом: обхватила его за корпус и перекинула через бедро.
Звук был такой, будто на землю шлепнулся мешок с камнями. Тартарус взревел, и на его крик прибежали с десяток других надзирателей. Быстренько сообразив, что произошло, они скрутили меня в бараний рог, нацепили наручники.
Не желая терять лицо перед подчиненными, Тартарус поднялся и сверкнул на меня глазами. Ощупал свой разбитый нос и, срывающимся от ярости голосом, приказал:
– Отведите ее на цокольный этаж, в погреб. Морозный воздух быстро собьет с нее спесь…
«Да куда угодно, – чуть не застонала я. – Только подальше от этого типа».
Мена повели по узким коридорам, напоминавшим крысиные ходы. Дабы позлорадствовать и потешить свое в уязвленное самолюбие, Тартарус отправился следом. Его тяжелое смрадное дыхание шевелило волосы у меня на затылке.
Чем ниже мы спускались, тем сильнее я ощущала холод. Полуразрушенные каменные ступени чуть ли не крошились под моими ногами. Нетронутая паутина и толстый налет плесени свидетельствовали о том, что эту часть тюрьмы посещали нечасто.
Добравшись до неприметной двери, обитой железом, Тартарус отстегнул от пояса связку ключей. Выбрал самый большой и ржавый и отпер им камеру.
– Добро пожаловать в чистилище, – ехидно сообщил он мне.
С меня сняли «браслеты» и втолкнули в камеру. Дверь тут же захлопнулось, и ключ со скрипом провернулся в замке.
Уровень пола камеры был намного ниже, чем в коридоре. От неожиданности я потеряла равновесие и упала. В последний момент успела сгруппироваться и смягчить удар руками.
Пол камеры покрывала тонкая корка льда. Воздух был холодным и колючим, он врывался в легкие мириадами острых игл, вымораживал внутренности. Отопление в этой камере не было предусмотрено.
– Холодно ты встречаешь «гостей», Тартарус, – прохрипела я и погрозила кулаком захлопнувшейся двери.
В камере воцарилась кромешная тьма. Наощупь я добралась до узкой лежанки, вскарабкалась на нее и подтянула колени к груди. Почувствовала себя погребенной заживо в мрачном заброшенном склепе. Отчаяние запустило острые когти в мое сердце. В носу предательски защипало, на глаза навернулись слезы.
