года. Те за салом и горилкой любили поговорить о самостийности, крепком хозяине и мужицкой правде. Когда же упивались вусмерть, то превращались в животных из леса: грабили, убивали, насиловали.
Про немца, что пришел к ним в сорок первом году, староста тоже имел свое собственное мнение. Поначалу все ему было по нраву. Даже радовался, что у земли объявился настоящий хозяин — рачительный, грамотный, строгий. Не рвань подзаборная в одни штанах на голое тело, как у большевиков. Из самого Берлина приезжал смотреть эти земли настоящий господин в хорошем костюме, дорогом плаще и настоящем котелке на голове. Говорил умные правильные слова про свержение жидовской власти красных, про порядок и спокойную работу. Но после все кверху ногами повернулось. Оказалось, что не ровня они всем им. Белорус для немца, что пес блохастый или телок неразумный. Белорус, говорили немцы, должен много, прилежно работать и славить великого фюрера. Кто же слово против говорил, то к стенке ставили. Вот такой порядок и был все это время.
Теперь же еще начиналось. Только Ешту понять не мог, хорошее это или плохое. Слишком уж странными и непонятными были изменения. Для этого он и собрал сегодня сход жителей. Как говорится, одна голова думает хорошо, а две еще лучше.
— Ну, друзе, поздорову всем! — Ешту коротко поклонился родичам. Ведь, по-хорошему, большая часть жителей в той или иной степени была ему родней. С одного корня все вышли. — Поговорить треба по важному делу, оттого и собрал всех.
Внимательно оглядел стоявших перед ним баб и мужиков. Больше полутора сотен взрослых собралось на майдане. Впереди, как и всегда, крепкие хозяева. Прямо напротив угрюмо насупился Иржи-кузнец, прямо в прожжённом фартуке и неумытой роже заявился. Справа от него Вацлав-шорник, скалит щербатый рот. Похоже, думает, что снова община у него лошадей для пашни будет просить. Чуть дальше, опираясь на клюку, стоит бабка Матрениха, закутанная в десять платков и платьев. Знахарка, везде свой нос сунет… Словом, все тут были.
— Хочу о будущем поговорить…
Произнес эти слова и замолчал. Больно уж странно они прозвучали. Ведь, на своих собраниях они больше о практичных делах говорили: о чистке старого родника, о потраве чужих угодьев на лугу, о починке общественных бортей, о горилке на продажу, и многом другом, что руками пощупать можно. Сейчас же о таком речь завел, словно батюшка в церкви.
— Чаво, чаво, дядюшку Ешту? О щах? А чаво о них гутарить? — с самого края тут же отозвался Кирька по прозвищу Блазень, то есть дурень или простак. Хозяин, прямо сказать, так себе. Хозяйство у него на ладан дышит. Но поговорить всегда рад. — У меня Фроська такие щти варганит, просто чудо! Никто больше таких не дела…
Вдруг кто-то отвесил ему звонкий подзатыльник и щикнул еще в придачу. Мол, помалкивай лучше.
Староста кивнул в ту сторону с благодарностью. Чесать языком о глупостях сейчас никак нельзя было. И без того хватало, о чем говорить.
— Все к тому идет, что скоро немца погонят отсель. На рынке уже второй месяц гутарят про то, — продолжил Ешту после тяжелого вздоха. — Сами тоже должны видеть. Нервенным он стал. В нашем медвежьем углу, вообще, больше не появляется. Почитай уже больше месяца ни одного патруля не видели. Полицаи и те побегли все в город. Чую не с проста это… Один хозяин уйдет, другой придет.
Народ затаил дыхание. Вести, сказать честно, не самые простые. Что теперь будет, застыл в глазах у каждого из сельчан вопрос. Кто придет вместо немца? Или никто не придет? А если придет, как жить тогда? Веру в доброго хозяина они уже давно потеряли.
— А можа без хозяев обойдемся? — снова подал голос Кирька, протиснувшись в передний ряд. Весь взъерошенный, как кочет после драки, он с прищуром глядел на старосту. Всегда любил Ешту чем-то подковырнуть. — Что сами не смогем? Мы и сами с усами. Немцы вона сколько всяго отдавали: и сала, и мяса, и молока и яиц. Они там жрали в три горла, а мы лапу сосали. Сами проживем!
Кто-то из толпы тоже что-то похожее пробормотал. Правда, большая часть мужиков и баб продолжала хранить молчание. Все на старосту в ожидании смотрели. Может привыкли его слушать, а может и думали еще.
— Замолчи, дурень! — рявкнул потерявший терпение Ешту, махнув рукой на возмутителя спокойствия. — Ты что ли без хозяина обойдешься⁈ Посмотри на себя! Взглянуть без слез страшно. Молчи уж!
Возмущенно засопев, Кирька пролез на свое место. Не стал ничего отвечать. Почувствовал, похоже, что еще пару лишних слов и может снова по роже получить. Староста ведь не сдержан был, мог и ударить.
— Знаете же, что свято место пусто не бывает. На всякое место свой хозяин обязательно найдется. Были у нас австрияки, потом пшеки, за ними большевики. Будьте покойны, после немца тоже кто-то придет. Может Советы, а может еще кто-то новый…
Он снова замолчал, качая головой.
— Люди тут гутарят, что кое-кто еще объявился, — народ снова превратился в одно большое ухо. — Слушали, наверное? — староста кивнул в сторону лесу, со всех сторон обступившего их село. На окраинах огромные дубы едва не нависали над крышами домов. — По деревням и хуторам ходят люди в темных хламидах и называют себя хранителями Великого Леса. И много удивительных вещей творят… Кое-кто хотел с ними повздорить, кулаки почесать. А теперь плачут.
И тут «ожила» бабка Матрениха, что до этого напоминала собой сухой пенек в тряпках. Закряхтела, засопела, несколько раз стукнула своей палкой по земле. Значит, сказать что-то хотела.
— Знаю я про то. Ведаю про этих людей и про их силу, — скрипучим замогильным голосом заговорила старуха, вцепившись в узловатую клюку обеими руками. — Иржи, то снадобье, что поставило тебя на ноги, они мне дали. Дочку Вацлава, которую уже на погост нести собирались, тоже они вылечили. А вон и человек от них. Пусть он и скажет, с добром они к нам идут или нет…
Старуха неожиданно вытянула палец в сторону забора, у которого виднелась одинокая фигура в мешковатом балахоне. В ту же сторону повернулись и все остальные.
— Иди к нам, человече, — бабка махнула клюкой, подзывая к себе незнакомца. — Расскажи про свое, обчество послухает. Решать всем миром будем, как жить дальче.
Под пристальным взором сельчан чужой подошел ближе. Вблизи оказался совсем не страшным, даже симпатичным на лицо. Обычный парень с русыми волосами, нос картошкой. Сними он сейчас свой холщовый балахон, и его не отличишь от остальных.
— Здравствуйте, — голос у незнакомца оказался мягким, добродушным. — Я Алексей, и пришел к вам с хорошей вестью. Скоро немцы уйдут
