независимо от того, соответствует это психологии или нет, имеют второстепенное значение по сравнению с более широким, оруэлловским контекстом, в котором он находится.
В то же время были и более конкретные цели. Если первая часть "Дочери священника" - это прощание Оруэлла с Саутволдом, то она также является его местью. В его неполной руке большинство жителей Кнайп-Хилла - это либо замкнутые сельские типы, либо злобные женщины средних лет, коротающие время за сплетнями. Различные конфессии местного духовенства постоянно перегрызают друг другу глотки, и даже представители рабочего класса либо полудурки, либо, в случае старой миссис Пизер, чьи варикозно расширенные ноги отвратительная Дороти вынуждена помазать, ворчливые невежды. Между тем, что думал Оруэлл о приключениях своей сестры в сфере общественного питания, можно понять по его портрету Ye Olde Tea Shoppe, где скучающие джентльмены повторяют свои подвиги за столом для бриджа ("Дорогая моя, у него было девять пик к тузу-королеве, и он пошел один без козыря, если позволите") и скучают над своими пуделями. Бывают моменты, когда эта неприязнь имеет все признаки перерастания в вендетту. Если кандидат от консерваторов мистер Блифил Гордон очень похож на утрированную версию Пирса Лофтуса, то возникает еще одна связь между сыном первого Ральфом, "эпическим юношей двадцати лет, который писал стихи в стиле "под Элиота"", и сыном самого Лофтуса Мурроу, чей сборник "Неизведанный меч" был опубликован в том же году, когда Оруэлл начал его высмеивать. Что произошло между Лофтусом и Оруэллом, уже не вспомнить, но потомки первого помнят, что если они встречались на улице, то каждый из них отрывисто кивал, а затем мрачно проходил мимо.
В любом случае, он собирался двигаться дальше. Тетя Нелли, всегда поддерживавшая Оруэлла, познакомила его со своей совладелицей Мифанви Уэстроуп, и Оруэллу предложили работу в книжном магазине в Хэмпстеде. Он намерен закончить свой третий роман до конца месяца, - сообщала Нелли своей подруге в письме от 23 сентября, - а затем отправится в Лондон и "пробудет там несколько месяцев". Я дам ему твой адрес". Несмотря на то, что Оруэлла, похоже, ждал приют у Фиерзов в соседнем Голдерс-Грин, вакансия на неполный рабочий день, предложенная миссис Уэстроуп и ее мужем Фрэнсисом, была с жильем. Для писателя в возрасте около тридцати лет, который хотел жить в Лондоне и получать скромную зарплату, имея при этом время для работы, работа была идеальной. Оруэлл покинул Саутволд в конце третьей недели октября и, если не считать редких отпусков, больше его там редко видели. Легко преувеличить его чувства к Саутволду, которые, несомненно, усугублялись тем временем, которое он был вынужден провести там в течение предыдущих девяти месяцев: хотя это, вполне возможно, была раковина упрямства и инертности, это было также место, где он встретил и ухаживал за двумя своими самыми близкими подругами. И на протяжении полутора десятилетий после этого Саутволд оставался в его памяти, всегда способный снабдить его фрагментами деталей, накопленных годами: прогулка мимо King's Head июльским вечером, где Королевский антедилувианский орден буйволов пел "For He's a Jolly Good Fellow" ("или, скорее, они, казалось, полоскали его через пинты пива"), вскоре после этого была перенесена в "Keep the Aspidistra Flying". Но человек, ехавший в поезде из Хейлсворта через Ипсвич на Ливерпуль-стрит в осенний день 1934 года, вряд ли сожалел бы об этом. Новый мир манил.
Оруэлл и жабы
Одним из надежных путей к познанию мира природы Оруэлла является его эссе "Некоторые мысли об обыкновенной жабе", впервые опубликованное в Tribune в апреле 1946 года. Это одно из самых характерных его произведений, полное мельчайших наблюдений (глаз жабы, настаивает он, "похож на золото, точнее, он похож на полудрагоценный камень золотого цвета, который иногда можно увидеть в перстнях, и который, по-моему, называется хризоберилл"), легкого перехода от общего к частному, отстаивания своего объекта как одного из великих символов приближающейся весны и, в конце концов, использования более или менее всей природы в качестве оплота против тоталитарного прилива. Атомные бомбы накапливаются на заводах, полиция рыщет по городам, ложь льется из громкоговорителей, но земля все еще обращается вокруг солнца, и ни диктаторы, ни бюрократы, как бы глубоко они ни осуждали этот процесс, не в состоянии его предотвратить". Есть также несколько бодрящих рассказов о ритуале спаривания животных.
К этому моменту карьера Оруэлла как изучающего мир природы насчитывала почти три с половиной десятилетия. Некоторые из его самых ранних, подростковых писем демонстрируют интерес к "звериным уродам, пахнущим белыми мышами" и спрашивают новости о семейных питомцах. В самом последнем письме, которое он написал домой матери из Сент-Киприанс летом 1916 года, говорится о покупке трех гусениц по имени Савонарола, Павел и Барнабас, а в "Such, Such Were the Joys" признается, что одной из немногих вещей, которые сделали пять лет его жизни там терпимыми, был дружелюбный мистер Силларс с его склонностью к прогулкам на природе по Сассекским даунам. Одним из признаков этого поглощения является его привычка фотографироваться с домашними животными или скотом - собаками его матери, козой Мюриэл на его хертфордширском небольшом фермерском хозяйстве. Другой человек, когда ему делали комплименты по поводу того, как хорошо он воспитывает своего маленького сына, возможно, почувствовал бы себя неловко, заметив, что он "всегда хорошо ладил с животными". Оруэлл, надо полагать, считал воспитание детей и разведение коз ветвями одной и той же далеко не простой темы.
Где лежат корни привязанности Оруэлла к флоре и фауне Англии начала двадцатого века? Полагаю, что на возвышенности над Хенли, где он проводил свои школьные каникулы, бродя по зелени вместе с Джасинтой Будиком. В начале 1930-х годов его письма друзьям пестрят упоминаниями о прогулках на природе, рыбалке, жаворонках, ежах - трудность здесь заключалась в том, чтобы определить, были ли они мертвы или просто впали в спячку - погоне за кисейными мотыльками и птичьими гнездами или поездках на цапель в Саффолк. Естественно, эти вынужденные марши через, как это могло быть, Уолберсвик Коммон или через Блитбургский лес, в двух шагах от дома его родителей в Саутволде, важны тем, что они рассказывают нам о писателе вне службы и о том, как он проводил время вдали от письменного стола. Но еще важнее то, как они использовались в литературных целях. Возьмем лишь самое очевидное проявление этой связи: сколько раз Оруэлл в поисках образа обращается к природе, чтобы сказать, что объект, о котором идет речь, был, скажем, цвета воробьиного яйца?
С одной стороны, "природа" для Оруэлла - это
