– Возможно, – ответила Габриэль, решив не поддаваться, и принялась подпиливать ногти.
– Побудем одни? – начал он, но она тут же перебила его, будто хотела уязвить:
– Милый, но будет же страшно скучно. И что мы будем делать? Нет уж, давай наприглашаем гостей.
Тогда пребывание на борту яхты ничем не будет отличаться от этого лета, и ему снова не будет покоя.
После завершения недельной регаты в Каусе[81] огромная паровая яхта «Габриэль» отплыла из Саутгемптона в Канны с пятнадцатью пассажирами на борту, не считая Джулиуса Леви и его дочери. Это была та роскошная яхта, построенная в Стокпорте, настоящий плавучий отель.
На борту Джулиус наконец почувствовал себя уверенней – Габриэль все время рядом, ей не удастся улизнуть. Он не спускал с нее глаз. Их каюты разделяла лишь ванная комната – если он не закрывал на ночь двери, то слышал каждое движение в соседней каюте. Остальные гости расположились в каютах-салонах внизу, а у мужчин были в распоряжении собственные кабинеты. Чтобы спуститься вниз, Габриэль пришлось бы пройти мимо его иллюминатора. Теперь он радовался, что так тщательно продумал расположение кают.
После прибытия в Канны следить за Габриэль стало сложнее. Там можно было легко скрыться в казино, незаметно ускользнуть из бального зала в комнаты для азартных игр, а затем на берег. Он не доверял никому из подруг Габриэль, ни одна из них ему не нравилась. Ему было спокойнее, когда Габриэль играла в бридж или танцевала и он мог за ней наблюдать.
Когда Джулиус играл сам, а Габриэль танцевала на палубе, он все время прислушивался, и, если музыка прерывалась, он ерзал на стуле, гадая, в чем дело, и, едва дотерпев до окончания роббера, вскакивал с места под каким-нибудь предлогом и бежал наверх проверить Габриэль.
День ото дня он становился все озабоченнее и раздраженнее, но Габриэль, похоже, ничего не замечала. Благодаря то ли воздуху Канн, то ли просто смене обстановки ее настроение улучшилось – к ней вернулась прежняя веселость; впервые за много месяцев Габриэль выглядела счастливой. Она пела и смеялась, как раньше, но молчаливая враждебность между ней и отцом не проходила.
Это означало либо скорую ее капитуляцию и его возвращение к привычной жизни, либо новый демарш: он не знал ничего наверняка и предугадать не мог. Его лихорадило от этой неопределенности.
Яхта вышла из Канн и встала на якорь между островами Святой Маргариты и Святого Оноре[82]. Неподвижный воздух дышал зноем. Здесь не было слепящего блеска и пыли, столь характерных для прокопченных и выбеленных солнцем каннских улиц; слух не тревожили сумятица звуков и нарочито громкое веселье.
Вокруг стояла странная, кажущаяся неестественной тишина, похожая на колдовское, сказочное безмолвие. Бледно-голубая поверхность моря была недвижима, волны не плескались о прибрежные валуны, ветер не колыхал раскидистые кроны кряжистых деревьев – те будто спали, склонив ветви друг к другу.
Солнце день за днем светило в синем мареве неба, между островами и материком стояла белесая дымка.
Единственные звуки, напоминавшие о том, что здесь есть жизнь, шли с самой яхты; на фоне полной тишины они казались резкими и грубыми. Звяканье рынды, шум паровых машин, голоса и смех пассажиров и несмолкающий трубный звук граммофона непрошено вторгались в мирный сон островов.
Иногда между деревьев на Святом Оноре мелькала фигура монаха в бурой рясе. Он с удивлением смотрел на огромную белую яхту в бухте, а затем тихонько удалялся обратно в монастырь, опустив глаза долу и перебирая четки.
Каждое утро пассажиры яхты купались у острова Святой Маргариты. Не доходя до погруженного в таинственное молчание леса, где наверняка было полно комаров, они маленькими группками устраивались на песке у самой воды и загорали на солнце. Когда солнце начинало невыносимо печь, они вставали, потягиваясь и зевая, и шли плескаться в море.
Джулиус не купался с ними. Ему было шестьдесят, и он опасался насмешек. Он наблюдал за купающимися с яхты в бинокль, иногда совершал прогулки на шлюпке и даже причаливал к берегу. Там он прогуливался среди деревьев и время от времени резко оборачивался, чтоб проверить, не происходит ли в его отсутствие чего-нибудь недозволенного. Но, увы: никто никого не подзывал, никто ни с кем не обменивался взглядами и не исчезал без предупреждения. Возможно, они просто хитрее его?
Как-то в один из вечеров ему в приступе странного воодушевления показалось, что Габриэль улыбается ему, как в старые добрые времена. После ужина она играла на флейте, выключив граммофон, который он терпеть не мог, и смотрела на него поверх голов этих болванов, будто говоря: «Мы-то понимаем, да? У нас нет ничего общего с ними». Может, устала и хочет вернуться? Утром она сама предложила ему прокатиться на шлюпке. Гости отправились на привычный пляж, а Габриэль захотелось на другую сторону острова.
– Там глубже, понырять хочу, – пояснила она.
Остальным было лень куда-то плыть, и они пообещали присоединиться к ней позже.
Джулиус греб неторопливо и равномерно. Габриэль лежала на корме, глядя в небо. Джулиус смотрел на нее и гадал, правда ли она хочет побыть с ним наедине, или это просто очередная перемена настроения. Они так давно не оставались вдвоем.
Они болтали о всяких пустяках, но он знал, что не для этого она позвала его с собой. Что же у нее на уме? Его сердце гулко стучало в груди, он улыбался и напевал себе под нос.
Доплыв до места, они оставили шлюпку и пошли по берегу туда, где море было глубже, а деревья подходили к самой кромке воды. Там они какое-то время сидели, делая вид, что рассматривают отражения деревьев в воде, а потом Габриэль неожиданно отодвинулась и принялась снимать браслеты.
– Пойду поплаваю, – сказала она.
– Габриэль, – позвал он, протянув к ней руку. – Габриэль…
Он посмотрел на нее снизу вверх и попытался привлечь к себе, но она отпрянула и продолжила раздеваться. Теперь она уже улыбалась и что-то напевала. Потом отшвырнула ногой кучку одежды и потянулась.
– О дорогой, я так счастлива!
Джулиус не ответил.
– У меня новая жизнь началась. Теперь все изменится и будет лучше, чем когда-либо. Как же я счастлива!
– О чем ты? – спросил он.
– Признайся, ты уже давно догадался, – рассмеялась она. – Ты же знаешь обо мне абсолютно все. Я говорила, что скажу тебе, когда мне понадобится кто-то. Ну так вот, это наконец случилось. Я теперь стану другим человеком. Прежняя Габриэль исчезнет навсегда. – Она посмотрела на него, потом нахмурилась. – Ты, конечно, обидишься, но что поделать. Я так счастлива, что только о себе и думаю. Ты же учил меня всегда думать о себе.
