Но они замечали. Все. Орландо ходил вокруг неё кругами, как кот на мягких лапах. Смотрел влюблённо, восхищёнными глазами. Постепенно недоверчивые цилийцы и фрейцы оттаяли. Всё чаще оборачивались ей вслед. Спрашивали её мнение. Советовались.
Рени приучала Фолионто к людям, как дикое животное. Вначале только я был исключением, кого он подпустил сразу же. Постепенно механический замок позволил и другим прикоснуться к себе. Как она этого добилась — не знаю. Возможно, уговорила: моя Рени часто беседовала с неуживчивой, враждебной сущностью этого непростого места.
Фолионто походил на паралитика с выкрученными ревматизмом конечностями: стены его бугрились трубами, гигантскими шестерёнками, какими-то не совсем понятными нагромождениями сочленений, связанных друг с другом грубыми огромными болтами. Я никак не мог уловить закономерность общего механизма. Думаю, никто не видел в нем ничего прекрасного. Кроме Рени.
— Он восхитителен! — делилась она со мной, пробираясь под сенью ночи в мою одинокую комнату — полупустую и безликую. И как только она появлялась — всё вокруг оживало, наполнялось её светом, согревалось в лучах её энергии. И я чувствовал уют, будто наконец-то очутился дома, там, где мне хорошо. — Он необыкновенен! Стройный, красивый, почти совершенный!
Она пела оду механическому чудовищу — ржавому и гнусному, а я — каюсь — почти не слушал дифирамбы, потому что внутри меня зрели возвышенные стихи одной- единственной девушке, что сидела рядом с сияющими глазами и розовыми щёчками. Хотелось касаться её. Целовать. Пить её запах, наслаждаясь. Хотелось растворяться и отдавать. Всё, до последней капли.
— Ты не слушаешь меня! — сердилась Рени, а я смущённо улыбался и прятал лицо в её шершавых ладонях. Целовал каждый бугорок, трепетные жилки на запястьях. Лечил ссадины и порезы.
Я желал, чтобы никогда не заканчивалась эта сумасшедшая работа. Хотел, чтобы время растянулось и никогда не сделало решающий виток. Потому что чувствовал: как только Фолионто распахнёт свои двери — всё изменится. И я пока не знал как: в лучшую или худшую сторону.
Рени
— Ты удираешь, когда миссис Фредкин засыпает? — спросил меня Гесс, как только я появилась у него во второй раз.
— Нет, — лучезарно улыбнулась ему, — Герда дала нам своё благословение. Предупредила лишь, чтобы без глупостей. Страшным-страшным голосом. Как думаешь, поцелуи — это не совсем глупость?
— Нет, — уверенно и без сомнений произносит Гесс и завладевает моими губами.
Это похоже на тихую радость, о которой хочется громко петь. Кричать, разрывая небо на клочки, как лист бумаги. Это как жажда, когда невозможно напиться досыта. Хочется ещё и ещё, но я не смею. Беру только то, что даёт мне он — мой самый желанный и непостижимый мужчина. Мой хищник, мой властный и неуживчивый Гесс, способный запугать кого угодно, кроме меня.
Он умеет слушать и понимать. Умеет предчувствовать и отвечать на невысказанные вопросы. Он умеет молчать, когда я хочу подумать. Он никогда не мешает мне — постоянно хочу ощущать его присутствие. Быть рядом, чтобы видеть его, дышать одним воздухом.
Не знаю, почему никто не замечал то, что открылось мне. А потом догадалась: Фолионто не всем показывал свои секреты. Я знала, как дать ему вторую жизнь — запустить гигантский и на первый взгляд неповоротливый механизм.
— Он похож на огромные часы, — рассказывала я Гессу, положив голову ему на колени. Там каждый винтик, каждая деталь не лишние. Все эти трубы — его вены, а где-то внутри спрятаны органы. У Фолионто есть сердце, и оно бьётся, живёт, иначе он бы замолчал навеки.
Наше утро начиналось одинаково: мы шли на штурм замка, как воины, что верят в победу. Наверное, вначале в неё верила я. В меня верили Гесс и Орландо. Постепенно нам удалось заразить своим примером всех остальных.
Я спорила с местным кузнецом — он делал по моим чертежам недостающие фрагменты, без которых невозможно было бы заставить эту махину заработать. Вскоре я научилась жестикулировать не хуже фрейцев и цилийцев. Я не знала языка — Орландо выступал в роли переводчика, но зато компенсировала своё невежество азартом.
Каждый вечер мы отползали от замка. Грязные, уставшие, но не сломленные. Масло и ржавчина въелись в кожу. Лицо обгорело и обветрилось. Герда бурчала и возмущалась. Благо, в поселении было много воды — прогрессивный и дальновидный дон Педро позаботился о водопроводе и канализации: всё простенько, но работало, как часики.
Моя преданная дуэнья отмачивала меня в ванной, втирала в кожу масло, кремы, накладывала толстым слоем на лицо и руки домашний кефир и сметану.
— Ты становишься похожей на цилийку, — нудила она одно и то же, — а ещё точнее — на дикарку. Видели бы тебя дамы Лидли — не обобрались бы мы позора!
Я скромно молчала, что нет мне никакого дела до того, что говорили бы обо мне эти надутые гусыни. Я была счастлива. Неприлично. До краёв. До кончиков пальцев с обломанными до корня ногтями.
Я жила, а не существовала. Отдавалась полностью любимой работе. Это непередаваемое чувство, когда можно отрешиться от всего и видеть, как постепенно вырисовывается моё собственное чудо — возрождение сложного механизма, чьих-то очень талантливых рук творение, утратившее с веками способность двигаться и жить. И только в моих силах было сейчас заставить его сделать первый вдох.
— Фолионто для меня как ребёнок — большой и доверчивый. Ему нужно помочь родиться заново, — откровенничала я с Гессом, просеивая его густые отросшие волосы сквозь пальцы.
— Доверчивый? — хмыкал он саркастично, за что получал локтём под рёбра. — Да более замкнутого и противного мерзавца я ещё в своей жизни не видел!
— Для меня он именно такой, не спорь! Никто из вас не чувствует его так, как я.
Гесс и не спорил. Просто продолжал тихо ревновать меня к неживой механической сущности. И мне это нравилось. Я обожала, когда он хмурился и кидал угрожающие взгляды на Орландо. Замирала, когда собственнически клал руку на мою талию. Сияла от счастья, когда он зарывался лицом и пальцами в мои волосы. Все эти мелкие штрихи, тонкие нити ещё прочнее привязывали нас друг к другу. Я готова была раскинуть руки и взлететь — не видела для этого преград. И даже ни разу не пожалела, что у меня нет крыльев. Для тех, кто влюблён, они и не нужны.
В день, когда всё было готово, когда я проверила каждую деталь, прикоснулась ко всем болтам и шестерёнкам, убедилась, что всё на месте, природа решила сыграть с нами злую шутку — хлынул ливень. Не проливной дождь — нет. Вода лилась с небес стеной. Я ещё никогда не видела такого.
Фолионто стоял прекрасный в свете молний — блестел и разве что не светился. Я была уверена в успехе, но решила не спешить. Днём раньше, днём позже — какая разница? Передышка — тоже хорошо.
Мы двигались от замка к домикам. Гесс отстал, помогая фрейцам отправить последние подводы в деревню: местные жители неизменно возвращались в деревушку после работы, ни разу не оставаясь по эту сторону барьера.
