Побродив еще какое-то время, я уселся на качели посреди пустынной детской площадки и сидел там, пока фонари не начали гаснуть, мигая подобно испуганным оранжевым глазам. Затем я встал и отправился к шахте.
В рюкзаке у меня был фонарь, а на голове – старая отцовская шерстяная шапка, которую я натянул почти до самых глаз. Я осмотрел периметр, стараясь найти признаки присутствия охраны, однако вокруг было тихо и пусто. В то же время все могло измениться в любой момент, потому я решил не мешкать и быстро проскользнул в дыру в заборе.
Даже несмотря на то, что был уже конец октября и темнело рано, я все видел без фонаря и к тому же решил пока не включать его, чтобы случайно не привлечь к себе внимание. Кроме того, у меня было странное ощущение, что я быстрее найду путь в темноте. Пару раз я споткнулся, порвав теперь уже свои школьные брюки, однако ощущение оказалось верным. Спустившись с крутого склона, я сумел различить в сумерках красный носок, темневший на ветке куста.
Получилось. Я вновь был здесь, и меня просто трясло от страха. Я понимал, что либо буду действовать быстро, либо окончательно сдрейфлю. Ободрав себе костяшки, я поднял крышку люка, а затем, достав из кустов фейерверки, засунул их обратно в рюкзак и достал из него фонарь.
В последний раз оглядевшись, я начал свой спуск по ступенькам.
Это не заняло много времени. После того как я зажег фитили фейерверков, я едва успел вскарабкаться обратно по лестнице и закрыть люк до того, как услышал первые приглушенные звуки взрывов. Схватив сумку, я вскочил на ноги. Металлическая крышка люка подпрыгнула в воздух и, бряцнув, вновь легла на место. Вокруг нее поднялась пыль. А затем люк словно ушел в землю.
Я попятился и, не успев сделать и нескольких шагов, почувствовал, как земля задрожала. Ее грохочущий рев будто окатил меня идущей вверх волной. Мне был знаком этот звук. Примерно в то время, когда родилась Энни, на шахте случился обвал. Никто не пострадал, однако я навсегда запомнил этот грохочущий рев, словно где-то глубоко внизу земля обрушивалась сама на себя.
Готово, подумал я. Мне оставалось лишь надеяться, что этого будет достаточно.
Было уже почти восемь, когда я вернулся домой: усталый, грязный, однако ощущавший какое-то непонятное возбуждение. На долю секунды, прежде чем я открыл заднюю дверь, меня охватила безумная уверенность, что все будет хорошо. Я разрушил заклятие, убил дракона, изгнал демона. Энни вновь станет собой, мама будет готовить чай, а отец – читать газеты, подпевая радиоприемнику, как он делал иногда, когда у него было хорошее настроение.
Разумеется, это было бредом. Когда я вошел, отец, как обычно, сидел, развалившись в кресле перед телевизором. Одного вида его кудрявой макушки над спинкой кресла было достаточно, чтобы понять, что он уже отключился. Энни внизу не было, так что я предположил, что она у себя в комнате. Вонь в доме была даже хуже, чем обычно. Зажав рот, я помчался наверх, в ванную.
Однако на лестничной площадке я остановился. Дверь в комнату Энни была широко распахнута. Раньше такого никогда не случалось. Я шагнул вперед.
– Энни?
Я заглянул внутрь. Комната, как обычно, была погружена в полутьму. Свет лишь слегка пробивался через тонкие занавески. Кровать была не застелена. И если внизу вонь была сильной, то здесь она казалась невыносимой. В комнате пахло застоявшейся мочой, сладковато-приторной гнилью и чем-то, похожим на тухлые яйца и рвоту одновременно. Но она была пуста.
Я проверил свою комнату. Тоже пусто. Я постучал в дверь ванной.
– Энни? Ты там?
Тишина. На двери ванной замка не было. Отец снял его после того, как Энни, будучи еще совсем маленькой, однажды там заперлась.
Мы с мамой сидели у двери и пели Энни песенки, чтобы ее успокоить, пока отец возился с замком. Когда он наконец сумел его снять, то мы обнаружили, что Энни уснула, свернувшись клубочком на полу. На ней были лишь подгузник и футболка.
Какое-то время я так и стоял, глядя на закрытую дверь. Затем, взявшись за ручку, которая показалась мне на удивление липкой, я открыл ее и включил свет. У меня все поплыло перед глазами.
Красный цвет. Он был повсюду. На умывальнике. На зеркале. Красные пятна тянулись по полу. Они были яркими, блестящими и свежими.
Не в силах оторвать от них взгляд, я чувствовал, как к моему горлу подкатывает тошнота. Я взглянул на свою руку. Она была вся в багровых пятнах. Развернувшись и выбежав из ванной, я, спотыкаясь, помчался вниз по лестнице. Теперь я видел, что стены и перила тоже были измазаны красным.
– Энни! Папа!
Перепрыгнув последнюю ступеньку, я ринулся в гостиную. Отец все так же сидел в кресле спиной ко мне.
– Папа?
Обойдя кресло, я увидел лицо отца. Его глаза были полузакрыты, а из приоткрытого рта доносилось хриплое дыхание. На нем был старая фуфайка с логотипом группы «Мокрые, мокрые, мокрые». Он выиграл ее в какой-то местной радиовикторине (на самом деле он хотел выиграть отпуск в Испании). Человек порой запоминает нелепые вещи. Как, например, я запомнил, что под портретом Марти Пеллоу расплылось огромное пятно, шедшее прямо от середины груди отца. Оно напоминало вылившиеся из перьевой ручки чернила. Вот только это пятно было слишком большим. И не синим, а красным. Темно-красным. Не чернила. Кровь. Мокрая, мокрая, мокрая.
Я пытался справиться с паникой. Пытался думать. Ранили. Его ранили. Энни пропала. Нужно было звонить в полицию. В 999. Подбежав к висевшему на стене телефону, я схватил трубку и дрожащими пальцами набрал номер. Казалось, гудкам не будет конца. Наконец приятный голос ответил:
– Какая служба вам требуется?
Я открыл было рот, однако слова застыли у меня на языке. Кровь. Красная. Свежая.
– Алло? Какая служба вам требуется?
Ванная. Пятна на полу. Но не просто пятна. Они имели форму. Одно большое, пять маленьких. И так – по всему полу.
Следы. Маленькие следы.
– Алло? Вы еще там?
Я опустил трубку. Сзади раздался какой-то шум. Тихое хихиканье. Повесив трубку, я развернулся.
В дверном проеме стояла Энни. Должно быть, она пряталась в шкафу под лестницей. Она была голой и перепачканной кровью с ног до головы, напоминая дикаря в боевой раскраске. На ее руках и плоской груди виднелись раны. Она пыталась и себя порезать. Глаза Энни блестели, в одной руке она держала большой кухонный нож.
Я старался дышать глубже и не броситься с криком из окна.
Нож. Отец. Мокрые, мокрые, мокрые.
– Энни. Ты в порядке? Я… Я думал, что кто-то вломился в дом.
На ее лице промелькнуло замешательство.
– Спокойно, Энни! Теперь я дома. Я смогу тебя защитить. Ты ведь знаешь это, правда? Я – твой старший брат. Я всегда смогу защитить тебя.
Лезвие ножа дрогнуло. Что-то в ее лице изменилось. Теперь она почти казалась моей Энни. Как раньше. Я почувствовал, что мое сердце сжалось.
