Идеальное слово. Но это уж была какая-то бессмыслица. Разве мог он любить Элинор, если даже не верил в существование этого чувства?
Хотя, как только нашлось это слово, он уже не мог от него отказаться. Так что независимо от того, сумеет ли он чего-нибудь добиться или нет, сможет ли даже произнести вслух это слово, стало ясно, что он любит Элинор Гриффин, а теперь вот может ее потерять.
Трейси закончил завтрак и отправился на аукцион чистокровных лошадей. Валентин последовал за ним. Ему желательно было узнать из первых рук, что затевает Мельбурн, как братья планируют дальнейшую жизнь Элинор, хотя понятия не имеют, что на самом деле она хочет, что ей нужно и чего она заслуживает.
Через двадцать минут после того, как Трейси уселся на место, чтобы участвовать в аукционе, к нему подошел лакей в ливрее цветов дома Гриффинов и передал ему записку, Проклятие! Они времени не теряют! Конечно, Трейси может, в конце концов, понравиться Нелл. Возможно, она даже будет с ним счастлива. Но этого нельзя допустить! Не должен он сидеть, сложа руки, зная, что мог бы соединить с ней свою судьбу.
Значит, пора действовать — и пропади пропадом все последствия! Сделав глубокий вдох, Валентин подошел к герою войны.
— Добрый день, Трейси. Вижу, тебе выпала честь получить корреспонденцию от Мельбурна, — заметил он, жестом указывая на записку.
— Привет, Деверилл. Да, насколько я понимаю, сегодня после полудня мне назначена аудиенция.
— Причину знаешь?
Джон взглянул на него.
— Да, есть одна мысль. Но если ты не в курсе, то мне, я полагаю, не следует обсуждать с тобой этот вопрос.
— Разумеется, я знаю, зачем тебя приглашают, — сказал Валентин, стараясь говорить в своей обычной беззаботной медлительной манере. — Ты заинтересован в этом браке?
— Любой был бы заинтересован. Ведь леди Элинор красавица.
— И приданое тоже нешуточное. Трейси нахмурился.
— Позволь спросить, почему тебя это интересует?
— Я друг семьи. И хочу убедиться, что Элинор будет счастлива.
— Так спроси ее. — Аукционист объявил следующую лошадь, и Трейси отвернулся от него. — Извини, я должен попытаться купить упряжку.
Валентин кивнул и отошел в сторону. Мельбурн, а возможно, и Элинор, остановились на кандидатуре Трейси, причем будущий муж тоже не имел возражений против этого брака.
Ну что ж, зато у него имеются возражения. Никто не спросил его, кто, по его мнению, может стать лучшим мужем для Элинор, и никому в голову не придет предложить его кандидатуру. Только не бессердечный маркиз Деверилл! Даже если бы ему удалось убедить их в том, что Элинор стала ему необходимой, и что он не может себе представить, как жить, не имея возможности говорить с ней, целовать ее и просто смотреть на нее.
Церковь в лице отца Майкла советует исправить несправедливость, допущенную в отношении Элинор. Это самое верное решение. Отныне он был намерен делать то, чего поклялся избегать любой ценой: жить по велению сердца.
Элинор проснулась внезапно и плохо соображала, как это бывает, когда неожиданно разбудят спящего очень крепким сном человека. Циферблат часов на каминной полке не был виден в темноте, но, судя по тишине в доме и на улице, было что-нибудь между двумя часами ночи и четырьмя утра.
Вздохнув, она повернулась на бок и решительно снова закрыла глаза. «Не думай ни о чем, — приказала она себе, когда в голову полезли мысли о Джоне Трейси, который был счастлив, встретиться с ее братом. — Считай овечек».
Ее рот закрыла чья-то рука. Другая рука прижала к постели ее скрещенные на груди руки.
Сердце ее билось так, что, казалось, было готово проломить грудную клетку. Она вскрикнула, но звук приглушила чья-то сильная рука. Пинаясь ногами под тяжелыми одеялами, ей удалось высвободить руки.
— Сюрприз! — прошептал ей на ухо хрипловатый мужской голос.
У нее перехватило горло, чтобы позвать на помощь братьев или слуг. Наверное, стоило разбить вазу или крикнуть — и они бы проснулись. Но она, наконец, узнала голос Валентина, который из-за охватившей ее паники показался сначала незнакомым.
Он посадил ее в постели, повернув к себе лицом. Она смутно видела в темноте полумаску черной пантеры и пару, сверкающих в прорезях зеленых глаз.
— Зачем ты пришел?
— Прошу тебя, говори потише.
— Уходи! Убирайся отсюда, — прохрипела она.
— Я не могу. — Прежде чем она успела увернуться, он завязал платком ей рот. — Не двигайся, — прошептал он и связал ей также руки.
Положив ее на постель, Валентин принес из гардеробной большую дорожную сумку и принялся открывать ящики и засовывать в нее одежду, наспех, без всякого разбора.
Элинор не могла поверить происходящему. И хотя у нее замирало сердце, не прошло и нескольких минут, как ее испуг сменился гневом.
Что бы такое он ни задумал и как бы зол на нее ни был, она была сыта по горло мужской бесцеремонностью и самоуправством.
Подол одного из ее платьев зацепился за угол гардероба, и он, выругавшись, наклонился, чтобы отцепить его. Воспользовавшись моментом, Элинор вскочила на ноги и босиком бросилась к двери. Поскольку руки у нее были связаны, ей потребовалось некоторое время, чтобы открыть задвижку. Она опоздала на секунду.
Сильная рука прижала ее к мощной груди, а другая рука осторожно снова закрыла дверь.
— Перестань, — проворчал он и снова поволок ее на постель. Она пнула его ногой. Валентин застонал и, толкнув ее на кучу простыней, наклонился, чтобы потереть колено. Если бы у нее была еще одна секунда, если бы у нее на ногах была надета обувь, он бы рухнул на пол. Нельзя вырасти вместе с братьями и не научиться драться.
Элинор добралась до края кровати и снова встала на ноги. Прежде чем она успела пнуть его еще разок, он снова повалил ее на спину и прижал всем телом.
— А я-то думал, что тебе нужно приключение, — пробормотал он, хватая ее за руки, чтобы не позволить нанести удар кулаком по его прикрытой маской физиономии.
Она попыталась закричать, но поскольку рот ее был замотан платком, то смогла издать только глухое мычание.
— Извини, ничего не могу разобрать. Так что лучше помолчи.
Засунув в дорожную сумку последний предмет одежды, он закрыл ее и вернулся к кровати. Подняв Элинор на ноги, он поволок ее к двери.
— Я никуда с тобой не пойду, — пыталась крикнуть Элинор, сердце которой бешено колотилось.
Валентин некоторое время смотрел на нее при тусклом свете луны. Волосы у нее были растрепаны и торчали во все стороны. В глазах ужас. Он не хотел пугать ее, но, очевидно, недооценил степень ее гнева. Ведь если бы она пнула его, таким образом, еще разок, то, наверное, превратила бы его пенис в пудинг.
Он не мог понять ни слова из того, что она ему говорила, но, судя по всему, она была в ярости. Он мог лишь догадываться о сути ее высказываний.
