– Джино… – шепнул Марти, но глаз не открыл. – Плохо дело?
Тот тяжело сглотнул, старясь сохранить беззаботный тон.
– Шутишь? По-твоему, пуля в грудь – это семечки? Как я понимаю, с месяц пролежишь на спине, писая в утку. Будь я проклят, зачем позволил сосунку тебя подстрелить?
– Он в меня стрелял, – выдавил Джек, сцепив руки так крепко, что они побелели, чтобы не прикоснуться к Марти, не причинить ему боль. Он очень быстро дышал, быстро говорил, быстро моргал, стараясь удерживать руки на месте. – Он в меня стрелял, черт возьми, а Марти наперерез бросился, дурак, идиот, сукин сын, подставился под пулю, хотя это я виноват, во всем я виноват, Марти, проклятье, зачем ты это сделал, какого дьявола вечно геройствуешь…
Марти поднял руку, схватил его за запястье, перекатил голову, открыл глаза, посмотрел на него:
– Я не герой, Джек. Я такой же, как Мори. Запомни…
– Бред собачий…
Марти сильнее сжал его руку, и ему это дорого стоило. Он с трудом вымолвил:
– Такой же, как Мори. И как остальные. Ты им все расскажи. Расскажи Магоцци и Джино про Эдди Старра. Пусть закроют дело. – Тут он улыбнулся. – Все это время ты был единственным хорошим парнем, Джек. Лучше всех нас. Это ты герой.
Джек прижался лбом к его голове и заплакал.
Джино поднялся, хмурясь и прокашливаясь.
– Пойду посмотрю, где там чертова «скорая», – пробурчал он, гордясь, что голос лишь чуточку дрогнул.
Повернувшись к двери, увидел целое море синих форменных костюмов. Полицейские в молчаливом карауле стояли под дождем с суровыми лицами, стиснутыми губами, кое-кто тер глаза, как будто просто так. Среди них проталкивалась Лили Гилберт, маленький старый бульдозер, с прилипшими к голове седыми намокшими волосами, с залитыми дождем стеклами очков, с прямыми плечами, по которым хлестали струи. Люди расступились, пропуская ее. Она шагнула прямо к лежавшему Марти и стоявшему на коленях Джеку, не бросив ни единого взгляда на тело Джеффа Монтгомери. Магоцци поднялся, отступил назад.
Ей пришлось подойти совсем близко, прежде чем Марти увидел ее. Почему-то возникли проблемы со зрением, хоть прострелена грудь.
– Ты, Лили?
– Кто еще? Я здесь, – подтвердила она, кладя ему на лоб костлявые старые пальцы, чувствуя смертный холод.
– Джек расскажет тебе кое-что, – шепнул он и облизнул губы, слыша вкус крови.
– Знаю. Послушаю. Успокойся теперь.
– Поздновато.
По щекам Джека лились слезы, капали с подбородка на голую грудь, стекали на дурацкое небольшое брюшко.
– Заткнись, Марти, заткнись, черт тебя побери! Все будет хорошо. Все будет хорошо, клянусь Богом…
Глаза Марти закрылись, он пытался что-то сказать, грудь с усилием поднялась и опала.
– Джек, – мягко сказала Лили. – Ничего не будет. Он умирает. Пусть скажет, что хочет.
Марти горько улыбнулся серовато-синими губами, но, когда снова открыл глаза, они были ясными, сосредоточенными и сверкающими.
– Боже, как я люблю тебя, Лили, – шепнул он. – Старался все правильно сделать.
Лили улыбнулась.
– Ты всегда старался все правильно сделать. Такой уж ты есть. Хороший человек. Хороший сын, Мартин, – прошептала она и увидела, как глаза его закрылись в последний раз.
Стоявший в нескольких шагах Магоцци отвернулся к стене, заметил отколовшуюся от стенной обшивки щепку, пристально уставился на нее. Он слышал рыдания Джека, всхлипывания полицейских у двери, слышал голос Джино, вопившего: «Где, черт побери, распроклятая „скорая“?» – и все это заглушали крепчавшие порывы ветра, шум дождя, с новой силой обрушившегося на мир.
Наконец он услышал сирены.
Медики трудились над Марти Пульманом целых пять минут, проделывая все те страшные вещи, которые проделывают с людьми, не желая их потерять, совершая необходимые процедуры, зная с первого взгляда о тщетности своих усилий, требующихся только стоящим вокруг полицейским и родственникам. Когда, наконец, медики, собрав инструменты и аппаратуру, поднялись, чтобы уйти, один из них, не стыдясь, всхлипнул. Миллион лет назад он боролся с Марти Пульманом на турнире штата и, проиграв, смеялся, поскольку положить на лопатки широкоплечего великана было все равно что побороть гориллу.
Джек чуть-чуть отошел, уступив место бригаде скорой, а сразу после ее ухода снова бросился на колени рядом с Марти, которому было слишком тоскливо лежать в одиночестве.
Собравшиеся у конторы полицейские заходили по очереди, смотрели в молчаливом почтении на одного из своих, потом выходили, исчезая под проливным дождем. Когда дверной проем опустел, струи полились на тело, смывая с груди кровь.
Лили, Джино и Магоцци стояли рядом с дверью, и Магоцци вдруг почувствовал, как старая женщина берет его за руку своей скорбной, хрупкой, крохотной ручкой. Наступил момент относительного затишья до приезда специалистов, которые превратят смерть в объект научного исследования. Джеку Гилберту этот момент покажется слишком изнурительным, если он будет торчать тут один, решил Джино с притворным раздражением, поскольку не любил Джека Гилберта. Он оторвался от стены и шагнул к нему.
Когда кровь с тела Марти окончательно смылась, на неподвижной груди обнажился длинный рваный шрам.
– Боже, – пробормотал Джино. – Это еще откуда?
– От отца.
– Что?
– Отец в детстве ножом полоснул.
– Господи помилуй… – Джино на секунду закрыл глаза, думая о том, что приходится переживать ребенку, прежде чем стать мужчиной, о том, что до конца никого не знаешь, что повсюду среди людей обретаются истинные чудовища.
Он повернулся спиной к ветру, сильный порыв которого внес в дверь массу воды, обрушившейся с тошнотворным плеском на обнаженную грудь Марти. И сразу вспомнил, как в самом начале этого кошмарного дела Лили Гилберт уничтожила драгоценные свидетельства на месте происшествия, унеся мертвого мужа из-под дождя. Он посмотрел на стоявшую рядом с Магоцци старушку, которая тоже на него смотрела сквозь толстые стекла очков, не плача, не говоря ни слова, просто смотрела. Потом снова перевел взгляд на струи, бившие по лицу Марти, и кое-что понял.
Магоцци удивленно следил, как напарник присел, сунул руки под плечи и под колени мертвого тела, поднял его и осторожно перенес на диван.
Когда Джино повернулся, Лили все так же на него смотрела. Затем коротко кивнула, направилась к Джеку, встала у него за спиной. Положила руки на трясущиеся плечи, поцеловала в склоненную голову и прошептала:
– Пойдем. Позаботься о матери. Ее сердце разбито.
Шеф Малкерсон прибыл через полтора часа после стрельбы и взял на себя руководство дальнейшими действиями. Выслушал рапорты обоих детективов, изъял у Магоцци оружие, начал процедуры, предписанные при совершении полицейским смертоносного насилия. Официально объявил административный выходной,[37]пока совет не разберется в убийстве Джеффа Монтгомери, но даже не подумал отсылать Магоцци домой. Во-первых, он будет сопротивляться, что весьма неприятно и недопустимо – возникшая конфликтная ситуация лишь повредит следствию. Во-вторых, Гилберты его знают и доверяют, а если и есть какой-нибудь ключ к раскрытию дела, он именно у Гилбертов. Иногда надо буквально следовать правилам, а иногда не надо. Малкерсон решил оставаться на месте происшествия, пока Джимми Гримм с бригадой криминалистов не завершат работу, и в десять часов отправил Магоцци и Джино побеседовать с Гилбертами.
