Не исключено, правда, что в свое время некий чикагский аналог Ханина или вашингтонская аватара Недолина придут к выводу, что Запад тоже мертв, правда, по-своему.
До меня доходили сведения о деятельности Недолина на той стороне, где, по достоверным источникам, есть добро и зло. Он окончил какое-то местное престижное учебное заведение и подвизается очеркистом в русскоязычной газете. Время от времени далекие друзья, в чьем существовании я с каждым годом все больше и больше сомневаюсь, присылают мне копии газетных вырезок.
Осенью этого года, например, Недолин провел сравнительный анализ этимологии слова «красный» в сопоставлении с методами окраски некоторых вирулентных биотоксинов. Примитивные сюжеты о красном флаге, сигнализирующем о том, что на корабле чума, развлекают читателей из очередной волны контрактантов, абсолютно незнакомых с трудами шестидесяти- и более летней давности. Все весьма скучно и неинтересно.
Даже его трактат о буквальном понимании понятия «красная чума» кажется пересказом одного или нескольких сюжетов не то польского, не то болгарского фантаста[4]. Все эти рассуждения о зигзагах эволюции, образующих сгустки микробов, было бы невозможно читать, если бы не отдельные забавные страницы, где описан (хочется добавить — с большим знанием дела) процесс возникновения и самопознания «чумных» ментальных образований на кладбищах и в моргах. Но все это изложено сухо, схематично, протокольно. Художественность — не самая сильная сторона Недолина, если она вообще у него есть, художественность.
В одном из оккультных сборников мелькнула его заметочка о спонтанной магии сложных и сверхсложных структур. Некоторые мысли показались мне достойными внимания, если бы они не были разбавлены пережевыванием все тех же идей относительно некоего Супермозга, образованного несчетным количеством бактерий, вирусов и прочей гадости. Смешно читать о попытках этого сверхразума нащупать контакт с иными сущностями, например со служителем морга. Не менее смешно читать об описаниях контактов на субоккультном уровне, когда обрывки плохо воспринятых символов воплощаются в тифозные фантазии Троцкого и К°.
Недолину чем-то очень досадил Троцкий. Недолину проще разобраться с Тем, Кто Не Погребен Замертво, и поэтому является мировым стержнем коловращения магии мертвых. В одном из его опусов мелькает образ бесконечно мертвого мертвеца, но он тут же размывается легковесными рассуждениями о депавлизации (или, напротив, саулизации) героя советской литературы.
Новозаветный Саул (Савл) спасен от погружения во тьму (слепота!) верою в Христа. Павлы соцреализма слепнут, гибнут, самоистребляются во имя своей «веры». Три Павла — Власов, Корчагин и Морозов — долго мусолятся автором ради того, чтобы прийти к «неожиданному» выводу: во всех странах писатель есть невыделенный из общего потока гражданин своей страны, тогда как в стране мертвых любой, сподобившийся войти в клан пишущих и печатающихся, тут же «при жизни» получает посмертное имя «советский». И оно добавляется к кому бы то ни было, независимо от национальности или даже классового происхождения, будь ты бывший граф, колчаковский контрразведчик или пролетарский самоучка.
Затем у Недолина прорезался интерес к фантастике. Три или четыре очерка посвящены именно ей. Он немного порезвился на тему двойного посмертного имени «советский писатель-фантаст», поговорил об именах фараонов, заключаемых в картуш, но, хвала небесам, этим и ограничился, оставив в стороне пирамиды, сфинкса и египетскую магию. Его увлекла непонятная и, на первый взгляд, иррациональная антипатия властей к фантастической литературе.
Чем была вызвана эта неприязнь или даже, если копнуть глубже, под надгробие, ненависть? Возможно, инстинктивная защита своих прерогатив: как смеют эти мелкие прихлебатели описывать будущее, когда означенное будущее выписывается в тенистых кущах кремлевских дач в соответствии с кроками очередного съезда-пленума! Поэтому даже самая верноподданническая фантастика принималась с брезгливым опасением. В конце концов от так называемой творческой интеллигенции можно было ждать любой пакости: что, если сама возможность выхода за пределы «реальности» пусть даже в самых узких рамках дозволенного подтолкнет их к догадке об ирреальности своего бытия? Вероятно, предположил Недолин, при посвящении в высшие градусы власти продвинутого аппаратчика слегка приобщают к тайне государственного небытия. В этом очерке он резвится дефинициями понятий «трупоходы» в применении к партийным карьеристам, пытается ввести термин «некромасоны», но потом вновь возвращается к ритуалу посвящения.
Перейдя от излюбленных вирусов и микробов к объектам покрупнее, он долго и с тошнотворной обстоятельностью рассуждает о раковых клетках, о своего рода посвящении в метастазы, причем каждая клетка персонально проходит обряд инициации в первичке. Отсюда следует банальный ход — неприязнь властей к фантастам — это естественное отношение злокачественной опухоли к доброкачественной.
В другом опусе Недолин сводит ревность властей к раздражению старого палача, сообщающего своему восприемнику «сакральную» профессиональную тайну: все жертвы — прошлые, настоящие и будущие — суть одна жертва, на самом деле изначально умерщвленная. И тут, представьте себе, на это профсобрание вваливается сосед-точильщик, функция которого — время от времени затачивать топор, и то ли подслушав разговор, то ли с перепоя заявляет, что нет никакого «на самом деле» и что этих «на самом деле» превеликое, если не бесконечное, множество.
Некоторые пассажи, впрочем, забавны. Так, в описаниях ракет в фантастической литературе 50—60-х годов Недолин не обратил внимания на откровенную фрейдистскую символику (вернее, пренебрег ею, полагая, что это всего лишь первый уровень магической мимикрии), а стал подсчитывать, сколько раз в иллюстрациях повторяется выписанный на бортах стальных фаллосов тетраграмматон «СССР». Выводов, правда, он никаких не делает.
Были у него мелкие заметки о самоубийствах поэтов и прозаиков, но он запутался в своих конструкциях. Мне, да и, наверное, любому читателю не вполне понятна связь между самоубийством Есенина и «Теркиным на том свете» Твардовского.
В последнее время вообще мало что можно понять из его сочинений. Даже если согласиться с тем, что в момент смерти Александра Ульянова его душа вселилась в тело брата Владимира и начало своей новой жизни («другой путь») ознаменовала фактическим изгнанием, изъятием души брата своего (зомбификация ритуального убиения Авеля Каином?), даже если предположить, что на Красной площади лежит дважды мертвец Советского Союза (а потому и живее всех живых — единственный!), то почему из всего этого следует, что Отечество наше не просто «тот свет», а истинный ад, и притом, прошу заметить, ад китайский? Ссылки на тибетскую «Книгу мертвых» и обильная цитация «Записок из хижины «Великое в малом» не вносят никакой ясности[5].
