Петр молчал, не в силах взять в толк, что это Ванька несет. С ума спятил?! Хотя надо не забывать, что это сон, только сон, а потому ничего страшного не случится. Пусть, пусть выше поднимается ствол револьвера, пусть Ванькин палец все крепче жмет на курок, все спокойней, леденяще-спокойней звучит его голос:
– А не скажешь, Петро, тогда прощайся с жизнью. Раз… два… Говори… Ну, тогда стреляю. Три!
АВГУСТ 2001 ГОДА, НИЖНИЙ НОВГОРОД
– Если начнете меня выгонять, я все равно не уйду, – сказал Александр, как только Галина открыла перед ним дверь.
– А почему я вас должна выгонять?
– Ну поздно же! Кто ходит в гости в такую пору?
– В гости – никто. А по делу – деловые люди. Вы по делу, я правильно поняла?
– А то…
– Ну так входите. К тому же я вас сама пригласила.
Александр прошел в уже знакомую комнату. Из-под стола выглянула заспанная Грета и, такое ощущение, не поверила ни своим глазам, ни нюху: начала вдруг рычать на Александра и скалить зубы. Она определенно полагала, как и Винни Пух, что мудро поступает лишь тот, кто ходит в гости по утрам.
– Вы когда-нибудь видели собаку-жаворонка? – спросила Галина. – Вот она, перед вами. А я по жизни сова. Поэтому мы с Гретой иногда здорово не совпадаем по биоритмам. Я утром до десяти просто не могу подняться, а этой дамочке уже в семь требуется на прогулку. Грета, иди-ка ты спать!
Грета зевнула и уползла под стол. И в то же мгновение комната наполнилась странным перезвоном. Было такое ощущение, что лопнул стеклянный стакан. И они лопались один за другим – дзинк! дзинк! дзинк! Грета выскочила с всполошенным видом и залаяла.
– Ну, ну! – укоризненно сказала Галина. – Ты-то чего переполошилась? Прекрасно знаешь, что это рвется глазурь.
Грета сделала вид, что да, она прекрасно это знала, только забыла, и снова скрылась под столом. Дзиньканье продолжалось – правда, все тише и все реже, так что собака больше не беспокоилась и в разговор вмешиваться не пыталась.
– Вот не думал, что глазурь может рваться, – сказал Александр с удивлением. – Она же не полотно, не бумага.
– Она стекло, – усмехнулась Галина. – Рвется – конечно, не самое точное слово. Вернее – лопается. Вот об этом-то я и хотела вам сказать. Пойдемте. – Она поманила его в угол комнаты и показала небольшую муфельную печь, дверца которой была чуть приоткрыта.
Александр, который полагал, что муфельная печь для обжига керамики – близкая родственница доменной, был удивлен, обнаружив, что это небольшое сооружение скорее напоминает старую чудо-печку, которая досталась его маме от бабушки, знатной кулинарки. Галина, казалось, поняла его удивление и пояснила:
– Вообще-то по-настоящему серьезные работы я обжигаю на заводе «Орбита». Я там делала очень интересные штуки для оформления интерьера, ну и подружились. Теперь они меня к своим печам допускают запросто, что очень удобно. Там огромная муфельная печь. А это – домашняя, для мелочей. Помните, я говорила о срочном заказе? Как раз здесь сейчас покрываются цеком несколько салфеточниц для ресторана «Мексиканские этюды». Проще сказать – они трескаются, мои изделия.
– Не понял, – осторожно произнес Александр, сторонясь печки, от которой исходили волны жара, сопровождаемые характерным дзиньканьем. – Вы же говорили, трещина на изделии – это плохо. Вы ведь вроде бы даже никакую арматуру внутрь не вставляете – боитесь, что посуда потрескается.
– Не потрескается, а разорвется, развалится на черепки, – уточнила Галина. – Но трещина трещине рознь. Вот посмотрите.
Они вернулись к столу, и Александр увидел фигуру русалки, очень похожую на ту, которую Галина показывала ему во время первого визита. Как-то вдруг Александр осознал, что это было не несколько дней, а несколько часов назад. А казалось, он слушал мини-лекцию о керамике давным-давно!
Фигурка, красивого пепельно-голубого оттенка, при ближайшем рассмотрении оказалась покрыта мельчайшими трещинками, напоминающими паутину. А еще больше это было похоже на такыр – огромные пространства засохшей грязи, которые Александр еще в детстве видел в степях Казахстана, куда однажды ездил с отцом. Трещины испещряли такыр вдоль и поперек, придавая ему неровно-клетчатый вид.
– Это тоже цек, понимаете? Тоже трещинки. Но они не уродуют работу, а способны придать ей совершенно новый, неожиданный облик.
Галина окунула палец в баночку с глазурью и принялась осторожно втирать в трещинки синий пигмент. Фигура русалки постепенно словно бы сетью покрылась. Галина смахнула излишки пигмента:
– Посмотрите. Совсем другой вид, правда? Иногда это не втирается, а фигура просто опускается в глазурь другого цвета и пропитывается ею. Но ведь красиво, скажите, красиво?
– Конечно, – рассеянно согласился Александр, пытаясь вспомнить, что ему напоминает эта синяя сеть, окутавшая фигуру русалки. Она выглядит такой благородно-старинной, как на посуде коллекционного фарфора восемнадцатого века…
– Техника эта называется кракле, – сказала Галина. – Считается, что ее изобрели японцы – в глубокой древности. Говорят, началось это из чистого суеверия: чтобы ревнивые боги не наказали мастеров, которые творят совершенно-прекрасные изделия. Поэтому на некоторые вазы или фигурки после первичного обжига наносили слишком много глазури, избыточно толстый ее слой. Потом печь, в которой шел вторичный обжиг, открывали раньше времени. По идее, изделие вынимают не прежде, чем температура в печи окажется равной комнатной. А вот если вынуть, условно говоря, при 200 градусах, а потом опустить в холодную воду, разогретая глазурь мгновенно покроется трещинками. Цеком. То есть вазе или статуэтке на первый взгляд было далеко от совершенства, и ревнивые боги могли спать спокойно. Но когда изделие остывало, хитрые мастера втирали в трещинки глазурь контрастного цвета. Высушенная глина впитывала этот дополнительный краситель, его влага просачивалась внутрь изделия и закрывала все трещинки очень плотно. Потом шел еще один обжиг, потом роспись… ну и так далее. Но если изделие не опускать в холодную воду, а просто открыть печь, вы услышите такой вот характерный звон, который уже слышали сегодня. При медленном остывании трещинки будут совсем мелкие. Почти незаметные. Втирать туда контрастную глазурь довольно сложно. Проще взять и опустить вещь целиком в сосуд с глазурью. Пусть впитывается сама собой в гигроскопичную, сухую глину. И вот вообразите себе: что, если в глазурь окажется подмешан какой-то яд? Скажем, мышьяк. Мне кажется, только этим способом можно сделать несколько раз обожженное керамическое изделие источником отравы. Разумеется, больше его не обжигать. Надобности в этом нет: цек при такой технологии микроскопичен, трещинки не пропускают воду. Но мышьяк будет вымываться из них очень медленно… И человек, который пьет из такой кружки, будет каждый день получать свою порцию отравы. Конечно, тут нужно очень точно все рассчитать, какая нужна доза, смертельная или просто очень токсичная, но расчеты – дело второе, главное ведь – придумать!
