Я никогда не стремилась к такому. Я вовсе не желала оказаться на яхте, готовой доставить нас к человеку, погрузившему мир в хаос. И даже не думала о том, что ввяжусь в миссию, от успеха которой зависит исход войны.
И я не могла предположить, что терзающая меня из-за Финнли вина – капля в океане по сравнению с тем, что я испытаю, если подведу отца.
Допустим, я провалюсь и меня раскроют.
Тогда его убьют. Из-за меня.
А я этого не хочу.
79
Я в жизни не видела таких судов: наполовину роскошная яхта, наполовину экспонат Нью-Йоркского музея современного искусства. Парус с прожилками швов смахивает на брюхо гигантского кита. Длинный и острый нос – мастерское сочетание эстетики и функциональности – способен пронзать и самые страшные волны. Прямо над ним красуется острая скульптура, устремленная в небо, она напоминает жуткий клюв, готовый поглотить все, что встретится ему на пути.
Мы с Пеллегрином поднимаемся на палубу среднего яруса. Иллюминаторы расположены так, что образуют странный, извилистый орнамент. Их столько, что стены почти не остается – сплошь выточены безупречно ровные окошки. Когда мы попадаем внутрь – сперва Феникс, Касс и Лонан, затем я и Пеллегрин, – последний запирает дверь. Мне еще не приходилось бывать на борту настолько шикарных яхт: интерьер в глубоких ванильных тонах, узкие доски паркета с вкраплениями орехового цвета.
– Эн-пэ-и, запад? – спрашивает у Пелла какой-то член экипажа.
– Подтверждаю! – отзывается Пеллегрин.
– Обживайтесь, – советует моряк. – Плыть будем почти всю ночь. Путешествие предстоит долгое.
Я смотрю на Пеллегрина в поисках подсказки – когда мы начнем действовать и сменим курс? – но выражение его лица непроницаемо. Для сохранности тайн это, конечно, хорошо, но для моей паранойи – нет.
– Присядешь? – спрашивает Лонан.
Остальные успели разместиться на диванах у правого борта.
Если я сяду, то засну. Если я устроюсь рядом с Лонаном, то, возможно, никогда не захочу встать, что слишком рискованно.
Но я… так… вымоталась…
Ответ, вероятно, написан прямо у меня на лице. Не успеваю опомниться, как Лонан берет меня за руку и ведет в кормовую часть, к длинной мягкой скамье с тремя декоративными подушками. Отсюда открывается вид на океан и остров. Наверное, днем любоваться этой картиной куда приятнее.
Лонан опускается на скамью и протягивает ладонь, предлагая присоединиться. Усаживаюсь и, придвинувшись к Лонану, утыкаюсь головой чуть ниже его ключицы. Какие у него классные крепкие мышцы! Лонан обхватывает меня рукой, привлекая к себе как можно ближе.
Однако недостаточно близко.
Мы оба изнурены, мы оба таем в объятиях друг друга. А я была права: мне вообще не хочется вставать.
Яхта набирает скорость, поднимается прохладный ветер. Жаль, что я оставила желтую кофту в тоннеле.
Лонан гладит меня по плечу, прогоняя озноб жаром.
– Рада снова тебя видеть, – шепчу я.
В голове вертится столько фраз, но без опаски можно сказать лишь эту. Надеюсь, что можно.
В свете луны видно его мягкую улыбку.
– И я рад тебя видеть, Иден. – Лонан опускает взгляд на цепочку с кольцом моего отца и проводит пальцем по изгибу металла. – Я тоже скучаю по своей семье.
Я цепенею. Лонан ведь уже рассказывал мне про родителей, с какой стати он опять о них заговорил? Он на что-то намекает?
Ключевое слово «тоже»: Лонан все знает.
Он в курсе, что кольцо принадлежит моему отцу. Как и потрепанное руководство, которое я таскала с собой повсюду.
Мой отец напрямую связан с разразившейся войной, но это не означает, что он ее начал.
Но мне придется молчать.
Война меня научила как минимум одному: другие люди не обязательно видят мир в черных и белых тонах. Некоторые, невзирая ни на что, хотят видеть только алые краски. Особенно если им часто причиняли боль.
А Лонан не отстраняется, а придвигается еще ближе, и больше мне ничего не надо.
Мы целуемся – нежно, осторожно, мягко. В касаниях наших губ нет ни нетерпения, ни страха, ни прощания, ни чистого облегчения, что мы оба сумели выжить. Мы целуемся потому, что достигли взаимопонимания – и неважно, что пока мы находимся еще в самом начале пути и наши тяжелые утраты оставили глубокие раны в нас обоих.
Мы набрались смелости вновь полюбить, прекрасно осознавая, каково будет друг друга потерять.
Не представляю, как долго все длится.
Я целую его, а потом начинаю дремать.
Я погружаюсь в сон, но внезапно пробуждаюсь.
Моя голова утыкается в жесткий бамбуковый подлокотник.
Голоса.
Переполох.
Меня мутит от резкого пробуждения от глубокого сна. Ничто не дается даром, победа достанется нам нелегко.
Мой нож – вернее, нож Лонана! – пропал.
Как и сам Лонан.
80
«Это – последний раз, когда ты можешь мне доверять. До тех пор, пока не найдешь лекарство», – сказал Лонан. На прощанье, тогда, в пещере.
Но лекарства не существует.
Значит, теперь я никогда не смогу ему доверять?
81
Я слышу голос Лонана. И хотя я осталась в люксе одна, я все равно разбираю все слова. Крадусь по винтовой лестнице, ведущей на верхнюю палубу – небольшое помещение с затемненными стеклами, настольными лампами и навигационным оборудованием набито до отказа.
– Меняй курс на личный остров Зорнова, – произносит Лонан, когда я шагаю к ним. – Ты понял или нет?
Удивительно, как обстановка меняет людей. Как мягкое сиденье, приглушенный свет и гладкая кожа сглаживают острые углы. Как нож у горла капитана яхты делает все с точностью до наоборот.
Мне еще не доводилось видеть эту сторону Лонана. Я знала, что она существует – он сам мне о ней рассказывал, – но притворялась, что ее нет. Впрочем, думать, что ограненный бриллиант не может играть на солнце всеми цветами радуги, попросту бессмысленно.
Касс тоже не бездействует. Он приставил нож к горлу старшего помощника, которого правильнее было бы назвать единственным помощником. Таким образом Феникс получает свободу маневров. Подозреваю, что Пеллегрин или мой отец специально подстроили так, чтобы членов экипажа оказалось в два раза меньше, чем нас.
– Я спрашиваю, ты понял?! – повторяет Лонан.
Его лицо каменеет, как в ночь нашей первой встречи, до того, как он решил, что мне можно доверять.
– По графику я следую к Эн-пэ-и, – выдавливает капитан, скашивая глаза на лезвие.
