Ладно. Простите за странные рассуждения.
У дамы за прилавком были седые волосы и невероятно голубые глаза, и она улыбалась мне всеми своими передними зубами, но совсем не фальшиво. По-честному искренне, будто ей и впрямь приятно меня видеть.
Я всегда думаю, как в самом деле здорово вдруг столкнуться с кем-то, кому тебя приятно видеть. Однако не хочу слишком отвлекаться.
– У вас марки есть? – спросила я ее.
– Осталось в ящике немного, – ответила она. – Вам сколько нужно?
– Всего одну.
– О! Тогда никаких сложностей.
– Вот растяпа! Я ручку не взяла.
Знала, что в бардачке машины Виктора одна точно есть, только попусту туда-сюда ходить не хотелось. И почему я не вспомнила, что ручку нужно захватить? Почувствовала себя слегка ошалевшей, будто только-только пробудилась. И даже не от того короткого сна, каким мы забылись сегодня. Скорее, я все это время спала, всю свою жизнь до сих пор. Я вообще пробудилась. Для всего.
– Я вам свою дам, пишите. Если вам нужно прямо сейчас открытку надписать.
– Ага. Именно это мне и нужно. Мне нужно надписать открытку и сразу отправить ее. Сегодня. Хочу, чтоб она домой попала раньше меня.
– Можете оставить открытку у меня, я вложу ее в отправляемую почту.
Дама вручила мне пластиковую шариковую ручку, которую держала за ухом, где та пряталась в волосах и я ее не заметила. Я взяла ее, крепко сжала в руке, думая, как мне везет: все, в чем я нуждалась, нисходило на меня. С одной стороны ручка была теплая, наверное, там, где к коже дамы прилегала.
Я отыскала по-настоящему прелестную открытку.
На всех на них, конечно же, изображался каньон. Но вот чудно: можно сделать сотню его фотографий, и не будет среди них двух, которые смотрелись бы в самом деле одинаково. Я выбрала ту, где изображалась жуткая молния. Погода вычернила небо, лучики света пробивались на склон, и от них скалы казались еще краснее и еще изменчивее. Это и есть мир, какой я ищу? Изменчивый? Он выглядел почти опасным. Вы бы никогда не подумали, что как раз на таком остановила бы выбор моя мать. Только мне хотелось, чтобы она узнала, каким важным на самом деле было это похождение.
Не хотелось, чтоб она думала, будто я взвалила все это на нее понапрасну.
Потом я написала, положив открытку на прилавок, чтобы почерк вышел разборчивым:
«Дорогая мама!
Забавно, но на этот раз я точно знаю, что хочу сказать. Словно правильные слова все время были под рукой, просто я не находила их.
Замечала когда-нибудь, как дети, свободные почти во всем, хотят заботы и внимания, а дети, о которых только и делают, что заботятся и наделяют вниманием, хотят свободы? Я не оправдываю себя, только, может, именно поэтому я и забыла сказать тебе спасибо за всю заботу и внимание. Сейчас я еду домой. Давай начнем заново».
А потом подписалась: «Со всей любовью – Вида».
Прилепила марку, вернула даме ее ручку, и все это стоило меньше доллара. Я еще со своего доллара несколько центов сдачи получила.
И вот интересно, между прочим: ведь доллар – это как раз все, что у меня оставалось из тех пятидесяти, полученных от пожилой леди.
У нас почти полный бак горючего, и тут надо было пораскинуть мозгами. Снова в путь? Или в поход – это смотря как взглянуть. Только, думаю, мы, наверное, уже добрались туда, куда ехали. Люди чаще всего всегда добираются. Так или иначе.
Тут вдруг я поняла, что надо постскриптум добавить, и снова попросила ручку.
«P.S. Ты обратила внимание, что на этой я сразу что-то написала? И отправила ее? Я делаю прогресс. Всего доброго – В.».
Взглянула на даму, подавая ей открытку.
– Вы обязательно отправьте ее в почту, хорошо?
– Обещаю. Это важно, я понимаю.
– Ага. Это моей маме.
– Да-а. Мамы – это важно. Мне ли не знать. Я тоже мать.
– Я моей мамуле обязана. Ей от меня прилично досталось.
– В таком случае я позабочусь, чтобы это попало к ней.
– Спасибо.
Потом я вышла на солнышко, в ясный день и еще разок напоследок взглянула на небо. Может, еще что-то мне надо сделать. Осталось еще что-то. Вроде прощай сказать.
Только ничего такого не было. Было ощущение, что тут я все сделала.
Так что пошагала обратно к машине Виктора, села и сказала:
– Теперь давай домой, ладно? Я полностью готова ехать домой.
Так мы и сделали.
Ричард
Дорогая Майра,
я уже дома. Вернулся из последнего своего дурацкого похождения. Хорошо ли, плохо ли, но я и впрямь верю, что покончил со всем этим и теперь смотрю вперед.
Звонил Роджеру, он с большим пониманием отнесся к прежнему моему поведению и даже не уволил меня. Так что, будем надеяться, вскоре я опять возьмусь за работу.
Полагаю, вы знаете, что здесь идет некое подведение итогов. Полагаю, вы чувствуете его приближение.
В эти месяцы вы дали мне множество советов, большинству которых я был рад, некоторым – нет, и в воздухе явно так и зависла вопросительная нотка о правоте. Иногда я чувствовал, что вы правы, в иные времена – что вы, по-видимому, слишком осторожны, что, разумеется, является вашим правом.
Есть у меня искушение оглянуться сейчас назад, после того как уже пройдены некоторые из неблагоразумных дорог, и сказать, что вы были правы во всем и мне следовало бы вас слушаться. Только это не честно.
Вот правда, как я ее в силах выразить в самом лучшем виде.
Вы были правы наполовину. Вы говорили, что ничего, кроме боли, мне это не принесет, и вы были наполовину правы. Это доставило мне боль. Но это не принесло мне ничего кроме.
По-прежнему рад вашей поддержке, невзирая на то кто был прав, а кто нет. По большей части все мы разгуливаем себе, будучи и теми, и другими, как я думаю, почти все время.
Я люблю вас, Майра.
Спасибо вам большое.
Ваш зять по-прежнему,
РичардИскусство взросления
Уже не один месяц, как я не брался за дневник. Даже не думал о нем. Но это я записать обязан. После всего, на что я потрудился извести столько чернил, мне необходим этот последний штрих, завершающий случившееся.
Это почти эпилог. Он по-своему совершенен.
Сейчас февраль, почти конец месяца, и я только что получил весточку от Виды. До этого были две открытки. Однако несколько месяцев – ничего.
В целом дело было так.
