Таким образом, заброшенный домик в парке стал предметом вздохов и сожалений. Время от времени Валентин приходил повидаться с матерью и теткой, но домик над оврагом находился довольно далеко от фермы, а юноша не мог без ущерба для своих занятий предпринимать длинные прогулки, и уже первая неделя показалась мадам Блютти смертельно длинной.
Будущее было неопределенным. Луиза поговаривала о том, что ей следует уехать в Париж вместе с сыном и Валентиной. А бывало, сестры строили иные планы – приобрести маленький крестьянский домик и жить в нем уединенно и тихо. Блютти, по-прежнему ревновавший жену к Бенедикту, хотя, казалось, для этого не было никаких причин, заявил, что увезет жену в Марш, где у него были земли. Так или иначе, Атенаис вскоре пришлось бы расставаться с Валентином, и она не могла подумать об этом без печали, и именно печаль эта пролила яркий свет на сокровенные тайны ее сердца.
Однажды утром, желая прогуляться, Атенаис как добрая фермерша решила осмотреть отдаленный лужок. Лужок этот примыкал к лесу Ваврэ, а овраг находился неподалеку от опушки леса. И случилось так, что Бенедикт с Валентином прогуливались по опушке, и юноша, заметив на фоне яркой зелени стройный, изящный стан мадам Блютти, перескочил через изгородь, не испросив на то разрешения у своего ментора, и бросился к Атенаис. Бенедикт вскоре подошел к ним, и все трое немного поговорили.
Но тут Атенаис, еще хранившая к кузену живой интерес, что всегда делает в глазах мужчины дружбу женщины нежной и приятной, заметила, как сильно отпечаталась грусть на его лице в такой короткий срок. Его искаженные мукой черты испугали ее, и, взяв Бенедикта под руку, она стала умолять его открыть ей причину его печали, не скрывать своего недуга. Так как Атенаис догадывалась о многом, она из деликатности отослала Валентина, попросив его принести ей зонтик, забытый под деревом.
Бенедикт давно был вынужден скрывать от всех свои страдания, и немудрено, что участие кузины стало для его души бальзамом. Он не мог устоять против искушения излить душу и поведал Атенаис о своей любви к Валентине, о том беспокойстве, в каком пребывает его разум из-за разлуки с ней, и под конец признался, что совсем пал духом, так как боится потерять ее навеки.
Хотя Атенаис давно знала об обоюдном страстном влечении Бенедикта и Валентины, от нее ускользала интимная сторона их отношений, несомненно, из-за ее неопытности. По простоте души она не могла даже в мыслях допустить, что графиня де Лансак способна забыть о своем долге, и считала, что их любовь так же чиста, как ее чувства к Валентину. Поэтому-то, поддавшись душевному порыву, она пообещала Бенедикту уговорить Валентину отказаться от своего намерения.
– Не знаю, добьюсь я успеха или нет, – добавила Атенаис со свойственной ей пылкой искренностью, заставлявшей забывать о ее недостатках и являющейся главным ее очарованием, – но клянусь не жалея сил сделать все ради вашего счастья, как ради своего собственного. Мне так хочется доказать вам, что я по-прежнему ваш друг!
Тронутый этим порывом великодушной дружбы, Бенедикт благодарно поцеловал ей руку. Подошедший к ним с зонтиком в руках Валентин заметил это и побледнел, потом вспыхнул, и Атенаис, от которой ничто не ускользало, сама смутилась. Однако сразу же, придав себе значительный и важный вид, она обратилась к Бенедикту:
– Мы должны опять увидеться с вами и решить этот серьезный вопрос. Ведь я такая легкомысленная, такая неловкая и всегда нуждаюсь в вашем руководстве. Итак, я приду завтра сюда прогуляться и расскажу вам, каковы мои успехи. И мы вместе обсудим, как нам добиться большего. До завтра!
И она удалилась, легко ступая по траве, дружески кивнув на прощание Бенедикту, но, произнося последние слова, смотрела она не на него.
На следующий день и в самом деле беседа продолжилась. Пока Валентин брел впереди по лесной тропинке, Атенаис успела рассказать Бенедикту о своей неудаче. Валентина не поддавалась ни на какие уговоры. Однако Атенаис не сложила оружия и в течение всей недели делала попытки примирить любовников.
Дело продвигалось медленно. Возможно, молоденькая дипломатка втайне желала чаще устраивать конференции на лужку. Когда они с Бенедиктом замолкали, к ним подходил Валентин и, уловив улыбку или взгляд, более красноречивый, нежели любые слова, быстро утешался, хотя его не посвящали в тайну. Когда же переговоры заканчивались, Валентин вместе с Атенаис гонялся за бабочками, и иной раз, играючи, ему удавалось схватить ее за руку, коснуться губами ее волос, похитить ленточку или цветок, украшавший ее. В семнадцать лет в душе еще живет поэзия Дора.
Даже если Атенаис не приносила добрых вестей, Бенедикт все равно был рад слышать из ее уст хотя бы имя Валентины, поговорить о ней. Он в мельчайших подробностях расспрашивал кузину о жизни возлюбленной, заставлял ее слово в слово пересказывать их беседы. К концу встречи он впадал в умиротворенное состояние духа, чувствуя себя утешенным и подбодренным, и не думал о тех роковых последствиях, которые могли иметь его частые свидания с кузиной.
Тем временем Пьер Блютти отправился в Марш по своим делам. К концу недели, на обратном пути, он завернул в деревню, где началась ярмарка, и задержался там на сутки. На ярмарке он повстречал Симонно.
По роковому стечению обстоятельств Симонно недавно завел шашни с толстухой птичницей, жившей в хижине при дороге, в трехстах шагах от известного нам лужка. Каждый день Жорж отправлялся туда и из окошка сеновала, служившего сельским храмом их любви, видел, как по тропинке прогуливается Атенаис под руку с Бенедиктом. Он сразу же заподозрил неладное, вспомнив, что Атенаис, еще в бытность свою мадемуазель Лери, была влюблена в своего кузена. Он знал, насколько ревнив Пьер Блютти, да и сам не мог допустить, чтобы женщина бегала на свидания с мужчиной, вела с ним секретные беседы, не испытывая к нему чувств и не питая намерений, не совместимых с супружеской верностью.
Здравый смысл и старая дружба подсказали ему, что надо открыть глаза Пьеру Блютти, и он и не преминул это сделать. Фермер пришел в неописуемую ярость и решил тут же уехать с ярмарки, намереваясь прикончить и своего соперника, и собственную супругу. Однако Симонно заметил, что пока зло, возможно, не так уж велико, и тем отчасти умерил гнев Пьера.
– По правде сказать, – продолжал Симонно, – при них вечно торчал мальчишка мадемуазель Луизы, хотя он шел на расстоянии шагов тридцати, значит, все происходило у него на глазах. Поэтому-то я и считаю, что больших бед они натворить не успели, разве что на словах – ведь когда мальчишка к ним совался, они его прогоняли прочь. Твоя супруга нежно хлопала мальчика по щечке и посылала его побегать, чтобы самой наговориться всласть с кузеном.
– Смотрите, какая бесстыдница! – вскричал Пьер Блютти и стал грызть от злости костяшки пальцев. – Эх, так я и знал, что этим все кончится! А этот-то ветрогон! Он любой бабе зубы заговорит. Волочился и за мадемуазель Луизой, и за моей супругой перед нашей свадьбой. А потом – это уж всем известно – осмелился ухаживать за госпожой де Лансак. Но она женщина честная и уважаемая и не пожелала его видеть, потребовала, чтобы и духу его на ферме не было, пока она там живет. Мне ли это не знать! Я сам слышал, как она сказала это своей сестре в тот день, когда переехала к нам. А теперь, за неимением лучшего, этот хлыщ опять подкатил к моей супруге! А может, они уже давно снюхались, почем я знаю? По какой такой причине она одно время повадилась каждый вечер разряженная бегать в замок, хотя я был против? Потому что с ним встречалась. Думаю, они прогуливались вдвоем в этом проклятущем парке сколько их душеньке угодно. Нет уж, черта с два! Я им обоим отомщу. Теперь, когда парк закрыли, они, дело ясное, назначают свидания в лесу. Откуда мне знать, что ночью делается? Но, дьявол меня возьми, я тут, и на сей раз мы увидим, спасет ли сатана его шкуру. Я им покажу, что нельзя безнаказанно оскорблять Пьера Блютти!
